– Баз… – Майлз раскрыл руки в беспомощной мольбе, – что это?
Потом он принялся одеваться. Все, кому случалось бывать на одиночном дежурстве, сходились на одном: либо ты придерживаешься стандартов поведения, либо все летит к чертям. Майлз уже три часа, как проснулся, и надел только брюки. За следующий час он собирался или попробовать натянуть носки, или побриться – смотря по тому, что окажется легче. Сравним-ка две вещи: мазохистскую упрямую привычку барраярцев бриться ежедневно – и, например, цивилизованный бетанский обычай надолго замораживать рост волосяных луковиц. Наверное, он возьмется за носки…
– Помните, – предостерег его Майлз, – тонко.
С разрешения охранника Айвен двинулся к двери, но Майлз схватил его за руку: – Ш-ш, стой! Послушай.
Майлз, оправившись от шока, вытянулся более-ни-менее по стойке «смирно». – Добрый день, отец, – невозмутимо произнес он. Он чуть задрал подбородок, бросая вызов любому, кто посмел бы критиковать его нетрадиционный способ прибытия.
Лицо эскобарки исказилось от ярости и страха. И она решилась. Из содрогающегося оружия вырвался как будто поток серебристых дождевых капелек. Разрывы игл вспыхнули на стене вокруг Ботари, осыпая его воющим, крутящимся ливнем острых, как бритва, осколков. Тут игольник заклинило. Женщина с проклятиями принялась в нем копаться. Ботари, привалившись к стене, пробормотал: – Теперь – покой…