Серебряная пентаграмма моей матери, горевшая у меня на груди холодным огнем, вдруг налилась весом, да так, что я даже охнул от неожиданности. Я чуть согнулся под этим весом и поднял руку. Пальцы мои так крепко сжались в кулак, что попытка разжать их отдалась болью. Рука вздрогнула, неуверенно застыла в воздухе и снова начала опускаться.