Он захлебывался собственной кровью и уже не мог уследить за всеми противниками. Сорвавшееся с посоха пламя испепелило трех самых храбрых или самых глупых лучников-эльфов, оказавшихся черезчур близко, но тут еще одна, последняя стрела ударила его в затылок и мир исчез, исчез в одной ослепительной вспышке боли, положившей конец его мучения.
Вот увижу того наглеца на земле валяющимся, тогда и впрямь будет не жаль уйти. Hикто не сможет сказать, что умер старый маг как тварь побитая да оплеванная. Силы пусть и не вернул, но за обиды — отомстил. Глядишь, и другие, те, что из молодых да ранние, поостерегутся стариков по лицу хлобыстать.
— Да, ты талантлив. Ты самый талантливый из всех, кто был у меня за последние шестьдесят лет. Hо…
— Этого я не знал! — внезапно завопил поури. — Hе знал, что это такое— такой… — дальнейшее потонуло в булькающем, полном ужаса визге.
Старик остановился и поднял руки. Даже и лишившись силы, он всей кожей ощущал упершиеся в него полетные пути тяжелых арбалетных стрел, каждая из которых способна пробить насквозь троих таких, как он. Поури специально делали настолько тяжелые арбалеты, за «бегство с оставлением оружия на поле бранном» полагалась медленная и мучительная смерть в неспешно засасывающую жертву болоте, и потому секрет не мог ни спасаться бегством, ни бросать оружие. Им оставалось только сражаться.
Гора черной плоти продолжала подниматься, голубая сеть почти исчезла под невиданным напором; старик невольно отползал, жар льющейся из Прорыва силы уже не просто обжигал, грозил спалить дотла. А возле самой рвущейся к небесам стены спокойно, скрестив руки на груди, стоял человек в простом сером плаще, без всяких там посохов или мечей, высокий, но какой-то словно бы иссущенный, со впалыми щеками, тонкими, бескровными губами. Лицо его чем-то походило на физиономию поури, но то, что у Барри казалось злобной карикатурой, тут выглядело отнюдь не смешно, а грозно. Юноша осекся на полуслове, замер, вглядываясь в угрюмую фигуру.