В одном конце сарая, на шатком помосте, стояли два музыканта, одетые одинаково и особенно пестро — многоцветная клетка на голубом фоне, — и дружно дудели на волынках развеселую мелодию хороводного танца — рила, светло-рыжие волосы их стояли дыбом, по багровым лицам градом катился пот.
— Наденьте туфли! Настоящий уличный мальчишка!
— Надеюсь, святой отец заранее собрал все необходимое в дорогу, — с едва уловимой ноткой удовольствия промолвил господин Папэ.
Ну вот. Вот и все. Я все обдумала. Ливень. Мой выбор сделан, у нас с тобой ничего больше не будет. Всего наилучшего".
Наугад я написал так: «В Разлив, для Кленси».
Она подняла на него глаза и из глубины страдания улыбнулась ему; была в этой улыбке безмерная, беззаветная, ничем не сдерживаемая любовь, еще не ведающая запретов, что вынуждают женщину скрывать свои чувства. Эта безмерная любовь потрясала его, сжигала — почему, почему Бог, в чьем бытии он порой сомневался, не создал его другим, кем угодно, только не Ральфом де Брикассаром?! Так, может быть, это оно и есть — то неведомое и опасное, что скрыто в нем самом? О господи, ну почему он так ее любит? Но, как всегда, никто ему не ответил, а Мэгги все сидела и улыбалась ему.