Я молчал, это было ошеломляюще сложно, и в то же время щемяще правильно, но только слишком правильно, нежизненно правильно, будто здесь прошли через такие ужасы, что теперь идет полное искоренение магии, магов, колдунов, всего волшебного… всего лишь из страха, что среди великого множества чародеев может оказаться чародей с плохими наклонностями.
От негодования он захлебнулся, остановился. Рука его, упершаяся в стену, крупно дрожала. Я молчал, но сердце от волнения едва не выпрыгивало. Отец Теодор наконец совладал с собой, мы кое-как одолели последние ступени. По-моему, мы уже на той высоте, что впору магам, а не церковникам, ибо только маги обожают торчать в самых высоких башнях.
– Был бой, – ответил я. – Мы прорвались… но потеряли друг друга в колдовском тумане. Я должен отыскать друзей.
Судорога страха пронзила с такой силой, что я вскрикнул от боли, но из непонятного упрямства все еще держал внутренним взором этот страшный мир, и вдруг пришло страшное понимание, что и сам я, такой умный, сложный и замечательный, состою из пустоты, где на огромном расстоянии один от другого висят в этой пустоте, вакууме, вот эти крохотные комочки. На таких огромных расстояниях, что от одного до другого расстояние намного больше, чем от комара на Спасской башне до комара на крыше нью-йоркского небоскреба. Но между комарами хотя бы воздух, а внутри меня – вакуум, абсолютнейшая пустота, ничто… И весь я фактически – ничто, ибо частички «чего-то» занимают абсолютно ничтожнейшую часть пустой вселенной, коей являюсь я…
Тяжелые складки на лбу Бернарда сдвинулись, стали еще глубже.
– Бернард, ты знатный воин… поймешь. Он ничего не имеет общего с нашими врагами, он жил слишком давно.