Я придвигаюсь ближе, дотрагиваюсь — Ри-Ё шарахается, как от прокажённого. Н-да…
— Мне тоже не нравятся переговоры, — отзывается Ра. — Вы сшиблись лбами и замерли, как олени по весне. Я не могу определить, чем это кончится.
— Убить могут любого мужчину и любого солдата, мой Государь.
— Но я же не такой деревянный, как некоторые! Мне хватает твоего тепла — тем более, мы близко стоим.
— Уважаемый Господин Най пришёл со мной попрощаться, — говорит он и глотает кровь. — Дышать тяжело… Принёс мне подарок… на память… — и протягивает мне окровавленную ладонь. В ладони — осколок пробки-ириса. — А я… я отдал ему веер, с теми стихами… в которые мы играли… Мы ничего плохого не делали…
Мы с Гадальщиком переглядываемся, хватаем плащи — и выскакиваем на двор. Я перепрыгиваю на лестнице через три ступеньки и думаю, что Ча дурит, что уже по той малости, которую я успел узнать о южанах, такие весёлые игры в Лянчине не в чести. Что может вступить в башку чужака? Оскорбится — ещё не худший случай. При дворе поговаривают о том, что рабам на лице выжигают клеймо с эмблемой владельца — а потенциальным рабом эти гады считают любого северянина! Куда, куда суётся…