Набрав в легкие побольше воздуха, я все же спокойно... (деланно спокойно) открыла дверь палаты и вошла. Выдохнуть так и не смогла, потому что, когда увидела его, к горлу подступил ком. Не знаю, может, кто-то и считает жалость унизительным чувством, но как не жалеть? Как не смотреть на молодого парня со стороны, такого юного, красивого, такого Человека, с искренним сочувствием от понимания, что у него отрезало полжизни этой аварией, и сейчас, возможно, отнимут надежду на восстановление этой самой жизни. И он такой сильный на этой больничной койке, с которой не может даже встать в положение сидя. Он лежит и пытается держать себя в руках. Совершенно один в этом во всем, без родственников, без друзей. Ни одного из его уродов, которые были тогда в подъезде, я в больнице так и не увидела. Друзья часто испаряются, когда с тебя больше нечего взять, а приходится только давать. Бесконечно давать свое плечо, поддержку и терпеть боль близкого человека. Когда у Ленки умер отец, и она выла у меня дома на моем диване, она говорила, что самое страшное – исчезли все. На похороны пришли единицы, и ей позвонили всего две знакомые. Человек, у которого что-то случилось, превращается для остальных в какого-то прокаженного или больного неизлечимой заразой. Людям, наверное, страшно заразиться чьим-то горем. Так же и с болезнью или увечьем. Никто не любит смотреть на больного и быть при этом здоровым. Испытывается дискомфорт. Никто не хочет находиться в постоянном дискомфорте. Но я его не испытывала ни рядом с Леной тогда, ни сейчас рядом с Вадимом.