Сердце сжалось еще сильнее, теперь мне казалось, что его протыкают отверткой, быстро-быстро вонзают ее в развороченное мясо, и я от боли начинаю задыхаться еще сильнее.
– Помыться нам надо и тебе, и мне. Рассказывай, как твоя печка включается доисторическая.
Вернулась обратно в здание больницы, прислонилась к стене на лестничном пролете, лихорадочно думая, как теперь правильно поступить. Как на работе сказать, да и сколько часов в день здесь нужно быть.
Когда на свет родился Войтов младший и посапывал рядом со мной в больничной колыбели, а я отходила от стремительных родов (потому что все Войтовы поступают только так как они решили и никак иначе. Они даже рождаются в свои собственные сроки) мне позвонила моя дочь и срывающимся голосом всхлипнула в телефон.
– Ты зажравшаяся дрянь, вот ты кто. Я б, бл*дь, сейчас землю жрал и кислоту пил, лишь бы вернуть ее и отца. Она его за собой потянула... на тот свет. Нас с братом сиротами оставила. И я каждый день мечтал, что все это дурной сон, и она вернется!
А тело помнило каждое его прикосновение, каждый голодный поцелуй, каждое движение пальцев на мне и во мне. Жарко становилось в ту же секунду, как и до дикости тоскливо, потому что ни о чем это все. Потому что мной поиграли и в меня, а я... я позволила собой играть. Дура несчастная. Это я жалкая и убогая. Противно-то как. Размечталась.