— А где Илонка? — обернулась к Соколу. Тот тоже уже поднялся и теперь сидел в постели, утирая лицо ладонями, сверкая голым мускулистым торсом.
Стихотворная надпись на развернутом транспаранте все время подпрыгивает, и я понимаю почему, когда вижу двух бабулек, держащихся за животы. Мила Францевна и Матильда Ивановна, обе в соломенных шляпках и шелковых шарфиках, нарядные, стоят с транспарантом напротив насупившихся фанаток — Юльки и Владки, у которых в руках эскимо, и вовсю хохочут, тыча пальцем в яркий плакат девчонок.
Алиса оставила себе путь к отступлению. Даже в сегодняшнем сумасшествии она играла с чужими чувствами и ждала, что ее спасут. Вернут к былой красоте и благополучию. Снова найдется тот, кто поможет и вытащит из трясины, вскинет проблемы слабой женщины на свои плечи, чтобы она, отряхнувшись, оставив после себя осколки и пепел, пошла ломать чужие судьбы дальше.
— Да нормально все, — зевнула. — Валяй, смотри, — отмахнулась, сонно уставившись в экран. — А кто играет?
А вот я думала иначе, глядя, как у Сокольского поблескивают в подступающей лихорадке глаза и размышляя о том, до чего же мужчины упрямые создания. Даже мой папа! Сколько лет обещает маме перестать рассказывать на семейных вечеринках историю о том, как он, будучи студентом и отправившись в одиночный пеший поход, поймал сома в двадцать килограммов весом и нес на себе сорок километров до студенческого лагеря, чтобы всех накормить. Но всякий раз рассказ повторяется снова. И снова мы с мамой молчим и не замечаем, что пять лет назад сом был на пять килограммов легче, а расстояние до лагеря значительно короче, но возраст придает вес даже историям.
Мне действительно захотелось обнять Сокола, вот так же крепко, как Луку. Ужасная ситуация, неприглядная изнанка чужих судеб, скрытая от любопытных глаз. Стать свидетелем ее обнажения оказалось непросто, что уж говорить о тех, для кого эта изнанка являлась частью жизни. И пусть Артем был старше и казался гораздо сильнее своего младшего брата, по его хмурому лицу я смогла догадаться, какую сложную ночь он пережил. И сколько еще ночей до этого, долгих и одиноких, уже позабытых, когда мать находилась от него далеко. Даже в скупых словах о ней читались обида и сожаление о том, чего не было, но что могло бы быть. Я уже молчу о горьком признании Луки.