Дальше стояла кушетка, изящный столик с множеством ящичков, несколько обитых красным бархатом пуфов, зеркало в светлой массивной раме — предметы явно из будуара. Габриэль коснулась резной кромки столика — редкое дерево и очень тонкая работа. Она отбросила полотно, чтобы рассмотреть молочно-белый лак, под которым растекались розово-коричневые кольца древесного рисунка, и в этот момент увидела стоящие на полу портреты.
И хотя всю зиму в столице будут идти балы, новые спектакли и множество приемов, Габриэль милее была Кастиера, с её неспешной жизнью, красивыми морскими видами и свежим воздухом. А вечера у камина с книгой — приятнее столичных развлечений. Но больше всего она грустила от того, что ей придется оставить здесь свой розовый сад — частицу своего детства, и тех времен, когда они все были счастливы.
Теперь она поняла истинный смысл его слов.
И снова слова Форстера снова и снова звучали в её ушах, как сбывшееся предсказание.
Если Форстер и хотел, чтобы его не смогли забыть, то в этом деле, кажется, он даже переусердствовал. К тому моменту, когда свадебный кортеж вернулся из храма, каждая синьора и синьорина, из числа приглашенных, знали кто такой Александр Форстер. И, как минимум, половина из них говорила о нём вслух, как об «этом ужасном гроу», но мысленно находила его довольно милым, весьма недурным и с любопытством рассматривала исподтишка.
А он смотрел в ответ так, что кружилась голова. Исступлённо, жадно, истосковавшись, не смотрел — прикасался взглядом, будто гладил… Молчал. И лицо его осунулось за эти три месяца, а под глазами залегли тени, и говорить ничего было не нужно, в его глазах она и так прочитала всё.