Улучив минутку, она ушла из внутреннего двора, и спрятавшись в одной из глубоких ниш, что шли вдоль коридора солдатской казармы, присела на край скамьи. Наступил вечер, а здесь было уже достаточно сумрачно, и никто её не видел. Она прислонилась виском к прохладному камню, испытывая настоящее облегчение от того, что ни с кем не нужно говорить и танцевать, что не надо улыбаться и изображать веселье.
— Этот дом погиб ещё тогда, когда твой отец привёл сюда южанку! — ответил кто-то. — И тебе следовало бы помнить о своих корнях, и о том, по чьей вине погибли твой отец и брат! А теперь ты притащил её сюда? Это она нас предала…
Габриэль посмотрела, как свора последовала за Йостой, подобрала платье дрожащими руками и направилась к карете.
— Элла, не смотри на меня так, — произнес синьор Миранди извиняющимся тоном, — я сам узнал об этом только сегодня, и… не стал тебя тревожить понапрасну.
— Хорошо. Поговорим сразу после выставки.