Казалось, музыка отступила, и шум не мешал, так чётко слышались слова. И лучше было бы ей и вовсе молчать, потому что всякий раз, отвечая, Форстер наклонялся к уху, почти касаясь щекой её волос, и сердце замирало в испуге. Она отклонялась назад ещё дальше, запрокидывая голову, стараясь отстраниться насколько возможно, но в крепких объятьях Форстера сделать это было не так-то просто.
Она прислонилась к стене, спрятавшись за тёмно-зелёной портьерой, и принялась наблюдать за мужчинами, точнее, за одним из них.
Вчера он был безупречно вежлив и держался в рамках приличий, и даже подтрунивал над ней мягко, а не как обычно, и больше смеялся. Он был заботлив и очень внимателен, даже слишком внимателен, и ощущение того, что он кошка, а она мышь не покидало её ни на мгновение. Оно таилось в его цепком взгляде и в мягких интонациях голоса, в его улыбке и почти физическом ощущении его постоянного присутствия рядом, которое будоражило и пугало, заставляя всё время быть в напряжении. Но теперь это был не тот страх, что преследовал её поначалу. Это было какое-то совсем новое чувство, и названия ему Габриэль не знала. Она знала только одно — это чувство будит в ней любопытство и желание узнать побольше о хозяине Волхарда. Это чувство заставляет наблюдать за ним…
— Итак, синьорина Миранди, познакомьтесь, это Вира — самая смирная кобыла из всех, какие есть у меня в конюшне. Вира, это синьорина Миранди, наша гостья, — представил он их друг другу, — и не вздумай вести себя плохо, нашу гостью нужно возить очень очень… нежно, — шепнул он на ухо лошади.
— Хорошим мужем? Вы? Да ни за что! — воскликнула она, отсекая воздух рукой.
Она не могла совладать с чувствами. Ярость и злость на него за то, что вот он снова пришёл и разрушил ту тонкую и хрупкую пластинку льда, что едва-едва начала покрывать её больную душу, заставили её говорить правду, не взирая уже