И я вновь ударила. Ярость и боль стали плетью, а плеть стала ими. Я била и била, круша все вокруг, выплескивая свои невыплаканные слезы, обиду, горечь и страх. Разрушая, я возрождала себя. Собирала по частям. Я стала черным вихрем, разящим жалом, яростной фурией, желающей убивать. Я кружилась в этом безумном танце под музыку ударов хлыста, и эта мелодия казалась мне лучшей на земле. Моя кисть онемела, но я не останавливалась, пока не поняла, что в этом помещении не осталось ни одного целого горшка. Я разбила их все, наслаждаясь разрушением, звуками бьющихся сосудов и воцаряющимся хаосом.
— Тогда мне виднее, что Арви скоро станет косоглазым от того, что постоянно в нашу сторону косится! — разозлилась я.
Я неуверенно кивнула. И удивилась еще больше, когда маг не щелкнул пальцами, перемещая продукты на стол, а встал и ушел. Вернулся с подносом, на котором стоял кувшин с молоком и плетеная корзинка с теплыми булочками.
«Не отпущу… Моя. Моя!!!» — слова пришли в голову раньше, чем он понял их смысл. Шариссар переместил ладонь, расположил ее надо лбом девушки. И потянул на себя черную силу Оххарона. Паладин не был магом, он был воином, но связь с сердцем и темнотой позволяла использовать некоторые заклинания. И сейчас он оплетал Лею паутиной сна, глубокого, крепкого, приказывал спать… и видеть сны.
— Знаешь, я и сама могу это делать, — не сдержалась я. Бросила сухо, потому что тело откликнулось, выгнулось от этих прикосновений.