Ругнувшись подобным образом, неизвестный окончательно затих.
Брыкин усмехнулся, потом сходил за брезентовую занавеску и принес мне бинокль.
Блин, да что он здесь делает, ведь на дворе должен быть вовсе не 1949 год!
Примерно через полчаса впереди показался довольно большой поселок или даже городок, подготовленный чуть ли не к круговой обороне – на окраине просматривались трубы и цеха какого-то завода или фабрики. У окраины были видны занятые довольно многочисленной пехотой окопы полного профиля, блиндажи и даже пара ДЗОТов, а на въезде, в землянке, за колючей проволокой и присыпанными снегом слегка ржавыми противотанковыми ежами, размещался контрольно-пропускной пункт. При этом останавливать нас надолго, а уж тем более обыскивать там почему-то не стали.
Вообще характерной особенностью весенних боев 1945 года было то, что и мы и союзнички находили чуть ли не штабеля этих самых фаустов в немецких окопах, опорных пунктах и многих других, иногда довольно неожиданных местах. Гитлеровцы, конечно, создали эффективное противотанковое средство, но почему-то их вояки не особо рвались его использовать, может, оттого, что фаустпатрон – оружие очень ближнего действия, а может, оттого, что храбростью они особо не отличались. Так или иначе я своими глазами убедился в том, что в самом конце войны потери нашей брони от фаустников действительно не превышали заявленной в позднейших отчетах цифры в 12 % от общего количества и были несопоставимы с потерями от «обычной» противотанковой артиллерии.
Я подумал – может, попросить Востропятова взять правее, развернуться и пальнуть в это хренов «Маус» еще разок-другой?