– Не до гнусностей, светает уже, – мужик так сильно вдавил зубцы в спину Баха, что дышать стало невозможно. – Кто знает, какие на этом хуторе гости днем объявиться могут. Вяжем хозяина, чтобы раньше времени о нас не растрепал, и рвем отсюда. Давай, малёк, ищи веревку!
– Что ж ты неласковый какой! – Парень расхохотался, затем стабанил веслами, и лодка крутанула носом, поворачивая к берегу. – Я ведь не в гости к тебе лезу. Я – государственный работник, при исполнении самых что ни на есть государственных обязанностей!
Сегодня, как и десять, как и сто лет назад, в сердце немецкого колониста удивительным образом сочетаются два противоположных начала: тяга к оседлости, традиционность и неисправимый фатализм заставляют его десятилетиями усердно возделывать свое поле, не ропща на судьбу и легко покоряясь любому ее повороту; как вдруг зов далекого счастья подвигает его сняться с места и, презрев плоды своего труда, скитаться по планете, переменой мест утоляя унаследованную от дедов и прадедов душевную жажду.
– Нет! – закричал кто-то звонко и пронзительно с другого конца площади. – Не позволим!
– Товарищи, на помощь! – орал голос уже во всю мощь. – Убивают-насильничают! Караул!