Впрочем, чему тут удивляться. Во-первых, предают только свои, те, кому веришь, а во-вторых, эта лицемерная скотина князь Рюрик (язык не поворачивается называть его честным именем «конунг»), эта расчетливая гадина не только нас кинула, но еще и ухитрилась провернуть это так, что выглядело все строго по закону. С формальной точки зрения и не подкопаешься. Когда мы с Рюриком заключали «договор о сотрудничестве», то совершенно четко оговорили нашу «зарплату» и бонусы.
Богатенький буратина этот Биргер, если вооружил такую прорву народа. Сдается мне, он из тех, кто платит только тогда, когда не может отнять. Шестьдесят семь северян – это не пара сотен лесовиков. Это куда круче. Так что если Рюрик с Гостомыслом не озаботились охраной своей вотчины, то как бы ее снова не ограбили. Биргер, конечно, мирный купец, но все же – Биргер. А его мирность – ровно до того момента, пока торговый партнер способен за себя постоять. А в противном случае происходит то самое волшебство, о котором я когда-то рассказывал варяжским отрокам. На свет появляются шестьдесят семь волшебных мечей, и чужое превращается в свое.
Искусство иайдзюцу, то бишь быстрого и желательно скрытного выхватывания меча, я освоил еще в прежней реальности. Не скажу, что оно так уж полезно в битве и даже в обычном поединке. У Японии фехтование заточено под один удар, потому что оно у них – кратчайший путь к смерти. Своей или чужой, без разницы. Но мы-то европейцы. Мы не ленимся поработать клинком, чтобы сделать наш путь в Валхаллу чуток подлиннее.
Ну, да я им тоже драккар подарил. Дедушка шведского кораблестроения скоро отправится в последний вик в качестве погребального судна.
Геллир Чернозубый принял похитителя невест вполне благожелательно и даже пообещал покровительство. Во-первых, из-за подарка, врученного Кёлем, во-вторых, из-за того, что у Чернозубого были какие-то личные терки с Медвед Медведычем. Что-то типа вялотекущей кровной вражды. Длинный был в курсе конфликта, потому сюда и прибежал.
Как бы ни провинилась убивица, но отдать ее норегу – это слишком. Я ему даже наглеца Ньёрда Фритхофсона не захотел отдать, а тут – женщина.