– Петрович, твоя дочь и зять уже съели такую же вещь. Если это отрава, наркотик или ещё какая-то гадость, то смысла тебе ерепениться нету, остаётся только последовать за ними, – сказал я ему. – Или могу сам затолкать тебе в рот эту штуку. Ты ведь не беременная женщина, с тобой можно и не миндальничать.
– Радиация, таким как мы, не опасна, – впервые с момента, как очнулись пленники, раскрыла рот Кошка. – А вот радиоактивная гадость в организме превратит жизнь в мучение.
Ударившие по бетонной стене гильзы издавали шум больший, чем лязг затвора, и этим, порядком нервировали.
– Улей – он живой. Кто-то его может слышать так, как я. Другим он даёт едва ли уловимые подсказки, к кому-то он присматривается и выжидает, третьим… Третьи просто ему неинтересны и быстро исчезают отсюда, – начал он, как понимаю, издалека, или просто стиль общения у этого айболитовского «брата» такой, любит налить воды и навести тень на плетень. – Иногда он молчит, бывает, намекает о том, что хочет увидеть или нет…
– «Э-Э», – передразнила она меня. – Молчи уж, успокоитель.
Бросившись вперёд, она повернула налево, где по ощущениям не было ни одного мутанта. Потом вправо – следуя изгибам лабиринта.