Подобные фантазии вряд ли не нашли отражения на моем лице, так как мой vis-a-vis тоже утерял ровное дыхание, а глаза чуть помутнели. Мои пальцы чуть дернулись в порыве дотронуться до него, но страх новой боли от «Мы не можем больше видеться» вернул ладони на место. А он все заметил. Чуткий мужчина, особенно где не надо.
Часа два мы гуляли по музею, смеялись и ужасались, восхищались и изумлялись. До сего момента Тюхтяев был для меня человеком-функцией — следователь при губернаторе, или кто он там, источник мигрени, ресурс для розыгрыша. То, что он еще и разбирается в геологии, в отрочестве собирал гербарии, но не на уровне два-три листочка, подобранные на прогулке, а отражающие все этапы развития растения, узнала только тут. Оказывается, это именно ему пришлось пожертвовать часть своего собрания Брэма ради моего увлечения.
Вопреки ночным кошмарам, мучавшим меня накануне, вся конструкция не развалилась и не рухнула к вышитым туфлям петельками кишечника и умирающим в муках пациентом, так что первый опыт в настоящей медицине прошел вполне успешно. Мой восторг оказался еще больше, чем у пациента, особенно после того, как я призналась, что это мой дебют в хирургии.
Ну хоть планировал, и то радует. Небось лежат где три папки с приложениями и схемами-картами. Зашифрованные, само собой.
О загадочном исчезновении Марии Гершелевой писали газеты и обсуждали рядовые обыватели. Якобы на четвертую ночь своего пребывания в Новознаменской даче она бесследно исчезла из запертой палаты. Были допрошены и проверены все санитары, врачи, сиделки — но ни связей с революционерами, ни личных контактов с семьей и друзьями Гершелевой не обнаружилось. А ведь хорошо искали, на совесть. Либеральная пресса не смогла обвинить в этом ни охранку, ни царскую власть, поэтому преобладала версия об успешном побеге за границу.
Остаток пути мы провели в тишине. Лишь у курдонера он осмотрел меня совершенно по-новому, как если бы я вдруг рассказала ему всю правду о своем происхождении.