— Да, дитя… — Она перекрестилась, перекрестила меня и протянула платок, потому что мои слезы бессовестно капали не только на мое, но и на ее платье.
На прощание я раздала слугам гостинцы (всем, даже особо трусоватым) и тепло с ними пообщалась. Доброе слово — оно и кошке приятно.
А я пожалела, что была столь приветлива с этим прохиндеем. Жалела еще его.
— С 3 июня до 29 августа девяносто четвертого года. Мне понадобилось больше года, чтобы просто прижиться тут. Совсем другой язык, манеры, традиции.
Весь день из Большой Усадьбы везли мое добро. Были тут и мои так и не распакованные еще с Самары сундуки, купленные в столице вдовьи наряды (а их уже пора заменять на полутраур, но это отложим до Рождества), потихоньку покупаемая летом и складируемая в просторные кладовые Усадьбы мебель. Удивительным образом я обросла вещами за эти несколько месяцев. Хотя где несколько месяцев — скоро моя четвертая Пасха здесь. А пока юбилейное, третье Рождество. Первые два приходились на траур, а в этом году я попробую отойти от трагедии.
Да это не просто понижение, это по стенке мужика размазали ни за что. Еще бы канцеляристом в уездном городке — чтобы совсем иллюзий не было.