Цитата #1740 из книги «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»

Пожалуй, никогда больше – до революции – его политическая позиция не была такой шаткой и уязвимой для критики; он вел себя как прожженный лицемер: говорил одно, делал другое, думал третье, а выглядел – на велосипеде, в кепи или котелке – серым кардиналом какой угодно, совсем не обязательно рабочей партии. На политическом спектре Ленин занял по сути центральную позицию – между левачеством группы Богданова и ориентированным на правых германских эс-де Даном, и вся штука была в эквилибристике: нужно было не позволять утягивать себя влево – и, самому клонясь вправо, семафорить, что это аберрация зрения наблюдателей и на самом деле он все же центровой. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сообразить: физическое отсутствие в России подполья, хочешь не хочешь, подталкивает самого Ленина к той модели развития партии, в рамках которой РСДРП полностью легализуется как парламентская структура и рвет с противозаконной подпольной деятельностью в прошлом; и раз так, Ленин, по сути, оказывается умеренным меньшевиком, пусть даже ad hoc – поневоле, временно, по тактическим соображениям, в ожидании «новой революционной волны» – когда снова можно будет реанимировать подпольную деятельность.

Просмотров: 7

Чтобы встретиться с Лениным, изнуренному тюремной голодовкой и тяготами нелегальной зимней переправы через границу Валентинову пришлось тащиться на окраину города, в район Сешерон. Сейчас это район штаб-квартир международных корпораций, застроенный хрустальными дворцами с застекленными атриумами, все из серии «архитектура будущего»: Bio-Science, Future Technologies, UNICEF, Geneva Businness School, World Meteorogical Organisation. Здесь работают небедные люди, ворочающие жизнями миллионов людей по всему свету; вряд ли, однако, они представляют себе, что еще сто лет назад здесь был частный сектор и в одном из закоулков, где-то там, где сейчас находится консульство Кении, на Chemin du Foyer, 10, – куда вела приватная, не общего пользования, дорога, – находился коттедж, который тоже был штаб-квартирой – возможно, самой маленькой организации в мире из тех, которым удалось осуществить наибольшие по масштабу изменения. Коттедж – пара комнат побольше внизу, три поменьше наверху – снимал Ленин, проживавший тут с женой и тещей. Возможно, выбор района был связан с желанием сохранить независимость – в здешнем воздухе концентрация плехановского духа ощущалась в меньшей степени, чем вокруг «Ландольта»; возможно – с тем, что Сешерон был зажат в укромном уголке между двумя парками. Парки уцелели – и именно там, надо полагать, – среди великолепных купольных храмов-оранжерей Ботанического сада или по полянкам с бурундуками в Мон-Репо – продолжают бродить призраки Ленина и Валентинова. Из Мон-Репо, кстати, прекрасно просматривается противоположный берег Женевского озера – как раз те предместья Везена и Колгрив, где летом 1900-го Плеханов практически довел Ленина с Потресовым до слез – слез, из-за которых «чуть не потухла “Искра”». Русское присутствие по-прежнему ощущается в этих местах – даже больше, чем где-либо еще в Женеве: по Мон-Репо прогуливаются люди, выглядящие как русские шпионы из голливудских фильмов – в темных очках и странно сидящих костюмах; «Скажем так, – осторожно говорит один из них другому, – меня сюда отправили, и я сюда поехал». Лебеди в озере, услышав это, с пониманием смотрят друг на друга и встряхиваются.

Просмотров: 2

Жизнь, однако, распорядилась иначе. Вступительные экзамены Ульянову сдавать было не нужно, а вот прошение об освобождении от уплаты взноса за обучение не сработало: Петербург не дал добро. За брата пришлось платить и в буквальном смысле тоже: по 50 рублей в год за курс в целом плюс по рублю за каждое занятие иностранным языком.

Просмотров: 2

Илья Эренбург рассказывает, что на регулярных деловых ассамблеях в зале при кафе на авеню д'Орлеан Ленин прихлебывал из кружки пиво – разительно контрастируя таким образом с прочими парижскими большевиками, в среде которых было принято употреблять сельтерскую с ярко-красным сиропом; «все наши, – запомнил Эренбург не только предостережение притащившей его подруги, но и недоумение французов, полагавших этот коктейль воскресным десертом для детей, – пьют гренадин» (неудивительная приметливость для сына директора пивоваренного завода в Хамовниках). На расширенном заседании Ленин не изменил своей привычке прихлебывать пиво, и в этот раз – было по-летнему жарко – к нему присоединились многие. Роковым образом, заказал себе кружечку и Шулятиков. На выходе из помещения пиво спровоцировало в его организме острый кризис – и недолго думая он набросился с палкой на депутата Думы Шурканова. Его кое-как скрутили и привели почему-то к Крупской, тогда еще на улицу Бонье; жена Ленина два часа сидела с припадочным, держала его за руку, гладила, тот метался, вскакивал – когда галлюцинаторные недоброжелатели подбирались к нему слишком близко. Ему мерещилась сестра – которая за год до совещания по приказу Столыпина была повешена в тюрьме по обвинению в подготовке теракта, – молодая женщина, мать двоих детей; по-видимому, им было что обсудить с Лениным на этой почве.

Просмотров: 3

По соседству с домом на Первой горе, в дешевых хазах в районе Собачьего переулка («собачий» потому, что рядом был рыбный рынок, а на эту улицу кости выбрасывали – отсюда и стаи собак; теперь это в высшей степени респектабельная улица Некрасова), в студенческих квартирах собирались компании вольнодумцев. Мориарти диссидентской Казани в тот момент был 17-летний, на год младше Ульянова, Николай Федосеев («Они оба вышли, так сказать, с утра одновременно на дорогу», по выражению авторов предисловия к сборнику мемуаров о нем), которого 5 декабря 1887 года вытурили даже не из университета, а из гимназии; тогда же он открыл для себя сочинения Маркса и Энгельса. Федосеев развил необыкновенно энергичную деятельность, благодаря которой Казань в 1888 году стала меккой российского марксизма, далеко опередив Петербург и Москву, где деятельность марксистских кружков была временно заморожена. Федосеев обладал выдающимися коммуникативными способностями; у него была мания организовывать формировавшиеся вокруг самодеятельных библиотек кружки самообразования, нацеленные на распространение революционной литературы; причем дело было поставлено ультраконспиративным образом: в формуляр записывалось не имя читателя, а его номер: номер 15 читает первую главу «Капитала» (в списках, конечно), номер 42 – «Примечания» Чернышевского, номер 6 – «Наши разногласия» Плеханова. Члены кружков плохо представляли, кто руководит ими и какова общая структура организации – как впоследствии выяснилось, Ульянов и Федосеев умудрились ни разу не встретиться друг с другом, хотя Ульянов участвовал в одном из этих кружков и в дальнейшем использовал составленную Федосеевым «специальную программу теоретической подготовки марксистов». Проблема в том, что никто не знает, в каком именно кружке и чем конкретно Ульянов занимался: переводил с немецкого Каутского, гектографировал «Развитие научного социализма» Энгельса, пытался агитировать рабочих? Мы даже не знаем, были ли эти кружки с самого начала марксистскими или постепенно эволюционировали в этом направлении, изначально будучи скорее народническими. Разумеется, юноши были как минимум наслышаны друг о друге (Мартов в мемуарах утверждает, будто Федосеев сам говорил ему, что встречался в Казани с Ульяновым), но в 1922 году Ленин – так получилось, что Федосеев стал героем одной из самых последних его статей, – упорно настаивал, что очного знакомства не было; странная «невстреча». Все полицейские дела, из которых можно было бы узнать подробности, оказались утрачены еще до революции.

Просмотров: 5