ВИ мобилизуется – утраивает объем переписки, собирает документы, договаривается со швейцарскими социалистами, рассылает письма с просьбами и требованиями, консультируется и принимает резолюции. НК, наблюдавшая за тем, что муж не спит уже несколько дней подряд, в какой-то момент обнаружила его в дверях с чемоданчиком: он уезжает, через Германию, один, с паспортом глухонемого шведа. Зная, что отговаривать бессмысленно, она лишь заметила, что ночью он наверняка начнет кричать: «Сволочь меньшевики, сволочь меньшевики!» – и все сразу узнают, что едет не только не немой, но и не швед; это не подействовало. Глухонемой, однако ж, заметила НК как можно более ровным тоном, должен быть грамотным по-шведски – а он разве?.. Придется еще и слепым притворяться.
Самара на самом деле – не столько место, где ВИ проживал свое «дистанционное» студенчество, и не столько поприще его интенсивной юридической деятельности, и даже не столько шахматная столица Ленинлэнда (где он регулярно играл с юристом Хардиным), сколько территория, где через него пророс марксизм; и в этом смысле в советские годы логичнее было бы переименовывать Самару не в Куйбышев, а, вместо соседнего Екатеринограда, как раз в Маркс.
В конце концов, в начале 1890-х с ним «ничего такого не происходило»: ну, изучал Маркса, ну, спорил с народниками, ну, работал юристом.
В Казани с тех пор ВИ был только проездом, но по-настоящему никогда не возвращался – только уже, как говорится, памятником; но город и после Гражданской войны продолжал посылать ему важные сигналы. Так, в мае 1921-го Ленин, наблюдавший в тот момент из окна своего кремлевского кабинета за строительством Шуховской башни на Шаболовке, прочел в газетах, что «в Казани испытан (и дал прекрасный результат) рупор, усиливающий телефон и говорящий толпе», – и тотчас заерзал: что? что? вот! вот! Впрочем, больше, чем собственно прогресс радиотехники, Ленина интересовали возможности, открывающиеся для пропаганды: его завораживала идея «устной газеты» – «без бумаги и без расстояний», которую кто-то с надлежащим выражением декламирует в Москве, и в тот же момент ее «читают» слушатели в той же Казани.
Смысл сцены-после-титров – в том, что все нарушают правила: режиссер намекает на что-то такое, о чем не должен бы говорить, а вы продолжаете сидеть в зале, когда все уже ушли, преодолевая неуютное ощущение, что, наверно, выглядите идиотом; да не наверно – точно; явно ведь ничего больше уже не будет.