Цитата #202 из книги «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»

Закрываясь в поезде газетами, чтоб не узнали, Ленин обдумывал: стоит ли возглавить это не ими инспирированное «полувосстание»? Рассказы Савельева про вчерашнюю грандиозную демонстрацию – рабочие Путиловского и солдаты, тысяч 80 человек, с оружием, идут на Таврический дворец и инициируют столкновения с пусть буржуазными, но Советами; в городе стрельба, сотни убитых – не были сюрпризом для Ленина. Первый шанс проверить Временное на прочность представился еще на колоссальной антивоенной демонстрации 10 июня, но Ленин почувствовал: рано. На конференции военных организаций РСДРП он лил масло на штормовые волны: Советы пока еще не большевистские, и прямо сейчас говорить о захвате власти нет оснований; надо быстро провести VI съезд партии, там все решить – и не с бухты-барахты. Всю вторую половину июня Ленин как редактор «Правды» оказывался умереннее своих коллег по «Солдатской правде», представляющей мнение военной организации РСДРП; солдат гнали на фронт, в наступление, и большевистские агитаторы призывали упираться руками и ногами, а на самом фронте устраивать братания. И ладно бы только агитаторы снизу: Зиновьев в последние две недели на каждом углу кричал, что «лучше мы умрем здесь, на баррикадах, чем там, в окопах». Солдаты, которые жили под дамокловым мечом, слушали Зиновьева внимательнее, чем Ленина, – в надежде переложить ответственность за реализацию своих инстинктов на какую-то политическую силу, которая могла бы прикрыть их, – на большевиков. То, что Ленина не оказалось в городе и санкции на прямую атаку на правительство и уж тем более на Петросовет он не давал, могло остановить ЦК и «военку» – но не массы, не «новых большевиков», которые лезли в окно, несмотря на то, что Ленин, рискуя репутацией левака, недвусмысленно закрывал перед ними дверь. Проблема была не в том, чтобы захватить власть в городе, который был наполнен уже стреляющими и убивающими людьми; удержать его – вот вопрос; удержим?

Просмотров: 2

На двери ленинского кабинета висят таблички: «67» и «Классная дама» (выглядит издевательски, зато конспирация: береженого бог бережет) и напечатанное объявление, запрещающее пускать в кабинет без договоренности кого-либо, кроме Бонч-Бруевича, с – роковой? – припиской: «и наркома индел Троцкого и наркома национальностей Сталина». Задняя часть кабинета выгорожена дощатым барьером – условным, до потолка не доходит; в боксе – кровать и зеркало; это горница таинственной, не идентифицированной историками классной дамы. Местечко по-своему уютное; из одного окна открывается панорамный вид на Неву, из второго – на какие-то не то фабрики, не то офисы; но ВИ не жил здесь, ему не нравилось путать кабинет с квартирой; ночевать и ужинать он до 10 ноября ходил на соседнюю Херсонскую улицу, к Бонч-Бруевичу. В первой комнате Миссис 67 принимала воспитанниц: Горбунов и Бонч-Бруевич установили там сейф – для декретов и наличных денег; в кабинете собирались первые совещания раннего, чисто большевистского Совнаркома: Троцкий, Рыков, Луначарский, Шляпников, Коллонтай, Сталин, Теодорович, Дыбенко, Крыленко, Антонов-Овсеенко (какое-то гоголевское, с абсурдинкой, созвучие этих трех все время употребляющихся в одной связке фамилий производит ложно комическое впечатление; хорошо бы знать, что В. А. Антонов-Овсеенко учился в кадетском корпусе, был блестящим шахматистом и математиком, Н. В. Крыленко окончил истфил Петербургского университета и много лет работал преподавателем литературы и истории, да и П. Е. Дыбенко стал председателем Центробалта и наркомом по морским делам не за красивые глаза; про деятельность их ВРК Джон Рид писал, что «искры летели от него, как от перегруженной током динамо-машины»). Единственным способом успеть хоть что-нибудь было отказываться от сна; совещания начинались в 11 вечера – и к пяти-шести утра лица комиссаров приобретали «эффект глаз енота» – или панды, если угодно. Бонч вспоминает, что по ночам Ленин сидел и сочинял свои «игуменские» – наполненные кустарной терминологией – декреты («Богатой квартирой считается также всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире»). В отличие от квартиры на Херсонской, как раз небедной, Смольный был «толкотливым» местом – «всегда переполненный», он, по словам Коллонтай, «гудел в те дни, как потревоженный улей. По бесконечным его коридорам лились два людских потока: направо – к Военно-революционному комитету, налево – в комнату, где приютился Совнарком». По настоянию Ленина, в советские учреждения – и Совнарком в том числе – могли прийти со своими вопросами и жалобами «простые люди»; они и являлись, часто без дела, – просто сделать «селфи» с Лениным («Не могу уехать домой, не повидавши товарища Ленина. С таким наказом послали меня сюда мои односельчане. Они мне сказали: “Непременно от самого Ленина узнай, что и как надо делать”»). Коллонтай рассказывает о безруком рабочем, который пришел в Смольный с планом, как спасти от голодной смерти текстильщиков-инвалидов: купить особые вязальные машины, вокруг которых он сам взялся бы устроить особые артели; с этим планом он и настиг в коридоре Ленина. Время от времени Ленин выезжал в город – чаще на выступления, чем на деловые встречи. С ноября, когда в жизни образовался какой-никакой ритм, они с НК гуляли вечерами в чахлом садике вокруг Смольного и вдоль Невы; без всякой охраны, никто его в лицо тогда не знал. Поговорить им было о чем: Ленин одновременно проводит выборы в Учредительное собрание, объявляет суверенный дефолт, дарует независимость странам и народам, пытается продать винно-водочные изделия из погребов Зимнего в Швецию, принимает союзных послов, напоминает охранникам о том, чтобы те покормили его кота, реформирует здравоохранение, финансирует экспедицию по обследованию охотничьих промыслов на Камчатке, подписывает декрет о праве граждан изменять свои фамилии и прозвища, играет в «морской бой», помогая расставить миноносцы в Финском заливе и на Неве, общается в коридоре с жалобщиками, рационализаторами и семьюдесятью китайцами, которые приехали в войну как гастарбайтеры, а затем поступили на службу к большевикам охранять Смольный, перепридумывает налоговую и банковскую системы, достает дефицитные товары симпатичным ему посетителям, распоряжается временем и пространством, вводя метрическую систему, подвижку календаря на 13 дней вперед и времени на час назад, – и всё это в условиях постоянно меняющейся политической и экономической конъюнктуры, «идеального шторма»: «голливудская» езда вниз с горы по лесной местности с отказавшими тормозами.

Просмотров: 2

Солженицынская – из «Ленина в Цюрихе» – трактовка итогов экзамена 1905 года для Ленина выглядит правдоподобной: во-первых, Ленин встретил 9 января 1905-го не в лучшей форме: набрал инерцию, спланировал свою жизнь под статус революционера-нелегала, засиделся в подполье и в Женеве; вместо того, чтобы махнуть в Россию с канистрами керосина сразу после пожара 9 января, он изобретал – на бумаге, одновременно продолжая линию на раскол с меньшевиками, – стратегию и тактику вооруженного восстания: когда выступать, в кого чем стрелять, где брать порох. Это помешало ему вовремя оценить потенциал других, не боевых – и заведомо буржуазных, недостаточно пролетарских, как он полагал, – форм сопротивления; тогда как остроумный и легкий на подъем Парвус не стал зацикливаться на буквальном вооружении и сразу после 9 января придумал, что надо создавать «рабочее правительство»: парламентского опыта у России нет, буржуазия слаба, крестьянство неорганизованно, «и пролетариату не остается ничего другого, как принять руководство революцией». И припечатал: те с.-д., кто удаляется от инициативы пролетариата, превратятся в ничтожную секту. Они с Троцким приехали раньше Ленина, трансформировали скучные заводские комитеты уполномоченных в осененные ореолом славы «СОВЕТЫ», превратили заседания в модный у буржуазии политический театр, артистично ораторствовали, требовали от пролетариата не останавливаться после победы революции, готовиться к гражданской войне с либералами; снискали популярность, захватили ничтожную «Русскую газету» – и довели тираж до полумиллиона; тогда как Ленин…

Просмотров: 5

Относительно «Развития капитализма в России» бытует мнение, будто это чемпион-супертяж, соперничающий по части скучности лишь с «Материализмом и эмпириокритицизмом»; само-де существование этой книги является курьезом, если о чем и свидетельствующим, то о высокой культуре книгоиздания в стране, которая может позволить себе выпускать такого рода произведения массовым тиражом. Действительно, наружные признаки «Развития капитализма» провоцируют на поверхностное – по диагонали – чтение: много таблиц, сплошные цифры, выписки из статистических сборников; структура отхожих промыслов в Калужской губернии за 1896 год, функционирование кустарной промышленности в Костромской за 1895-й. Идея и метод понятны еще до того, как начинаешь зевать, – таблица позволяет выделить данные о быстром росте безлошадных хозяйств, отсюда делается вывод о растущей эксплуатации крестьянства. Данные по заводам, которые гонят из картофеля самогон, инициируют запуск серии размышлений о механизме процесса трансформации кустарей в фабрикантов и перемещения капитала из торговли в промышленность. Стремление Ленина продемонстрировать изменения, происходящие по всей линии фронта, – где капитализм теснит феодальный уклад, превращает его книгу в удивительный фестиваль существительных, обозначающих представителей тех или иных профессий: среди персонажей «Развития» фигурируют башмачники, валяльщики, зеркальщики, рамочники, щеточники, скорняки, кожевенники, сусальщики, шляпники, рогожники, шпульники, сновальщики, ложкари, сундучники, ковали, лезевщики, черенщики, закальщики, личельщики, отделывальщики, направляльщики, клейменщики, загибальщики, рубачи, пенюгальщики… Со всеми – Ленин не устает щелкать костяшками на счетах: зарплата такая-то, продолжительность рабочего дня столько-то – происходят необратимые мутации.

Просмотров: 2

На удобство «Вазы» в качестве логова первым обратил внимание большевик и бывший агент «Искры» Гаврила Лейтензен (Линдов), который в 1906-м с семьей и детьми снял ее у Эмиля Эдуарда Энгестрема, бизнесмена шведского происхождения, сочувствовавшего большевикам. Сам швед обретался в доме поблизости, а «Вазу» и еще несколько помещений, в том числе магазины в Куоккале и Гельсингфорсе, предоставлял в распоряжение революционерам, которые с удовольствием хозяйничали там: ночевали, прятали бомбы, браунинги, динамит. Куоккальский магазин назывался «Наво» – и именно такое прозвище носила жена Энгестрема, Руфь Георгиевна, «Мадам Наво» – тот еще персонаж, как и все люди, связанные с «Вазой». Она была англичанкой, причем не из пролетариев – дочь английского консула; поссорившись с семьей из-за неравного, по их мнению, брака, она прыгнула в отчаянные революционерки. Чуковский, обитавший по соседству, нанял ее преподавать английский своим детям, несмотря на то, что и до него доходили слухи, что на «Вазе» скрываются большевики, – и не прогадал.

Просмотров: 3