Это любопытный момент: несмотря на недавно опубликованных «Спасителей и упразднителей», на абсолютное отсутствие личного контакта между руководителями фракций – рук друг другу не подавали, Ленин по-прежнему участвует в заседаниях общего ЦК – хотя готовится к окончательному отколу, разрыву с меньшевиками. И проект «Лонжюмо» – как раз часть плана: нельзя оттяпать себе партию за здорово живешь, нужно провести это организационно, через определенную процедуру, опираясь на формальные резолюции, принятые некими условно правомочными людьми.
«Профессиональные» социалисты, которым довелось оказаться слушателями первой публичной речи Ленина в Таврическом, чувствовали себя примерно так же, как члены британского парламента, когда в 1977-м мимо их окон проплыл по Темзе катер с живым концертом «Sex Pistols»: «Демократия есть одна из форм государства. Между тем мы, марксисты, противники всякого государства» – что?! Обнаружив, что Ленин в эмиграции проделал гораздо более существенную эволюцию на пути в ад, чем предполагалось, – «бывшие товарищи» не замедлили включить проблесковые маячки и сирены. «Ленин претендует на европейский трон, который пустует уже тридцать лет: трон Бакунина. Новое слово Ленина является переложением старой истории примитивного анархизма. Ленина – социал-демократа, Ленина – марксиста, вождя нашей боевой социал-демократии больше нет!» (Гольденберг); «В анархизме есть своя логика. Все тезисы Ленина вполне согласны с этой логикой. Весь вопрос в том, согласится ли русский пролетариат усвоить себе эту логику. Если бы он согласился усвоить ее себе, то пришлось бы признать бесплодными наши более чем 30-летние усилия по части пропаганды идей Маркса в России» (Плеханов); «Как вам не стыдно хлопать этой чуши? Позор! И вы еще смеете называть себя марксистами!» (Богданов). Этика революционного сообщества подразумевала нанесение публичных личных оскорблений; тот, кто не был готов к тому, что его будут называть «клоуном от революции», должен был в 17-м году сидеть дома; возможно, взгляды Надежды Константиновны и Инессы Федоровны, расположившихся в первом ряду зала на 700 человек, несколько подбадривали Ленина (особенно в те моменты, когда он отвечал Церетели на его «как ни непримирим Владимир Ильич, но я уверен, что мы помиримся» – «Никогда!» – и Гольденбергу на «здесь сегодня Лениным водружено знамя гражданской войны» – «Верно! Правильно!»).
Богданов сам был склонен к риторической гиперболизации происходящего. «Всякое приказание начальства исполняется, но когда дается приказ об убийстве, то подчиненный ответственен за убийство, если оно незаконно. Такой закон, я наверно знаю, есть, по крайней мере, в европейских государствах. Тут идет дело об убийстве большевистской фракции, и я обязан помешать этому убийству совершиться». Благое дело; но не объяснит ли он прежде, почему по России рыщут его эмиссары, размахивают подметным письмом от Горького и вербуют рабочих в заведомо фракционную школу на Острове, которую он, Богданов, хочет «скрыть» от партии?
Какую именно эмоцию пытается транслировать антропоморфная корова в этой сцене? Мы тебя пригрели, а ты чего творишь? Упрек оправдан лишь до некоторой степени: да, Ленин много лет пользовался тем, что здесь можно было жить со своим паспортом, в открытую печатать в типографии «заговорщические» брошюры, держать на журнальном столике самую махровую нелегальщину и дешево кататься хоть в Париж, хоть на Капри, – однако платил за все это из своего кармана, по рыночным ценам – и не больно-то и нуждался в милостыне от женевских жителей; и если уж на то пошло, где были эти жители с их высококалорийными продуктами в первые две недели после возвращения «изгнанника» из Лондона, когда он лежал в лежку, страдая от непонятной кожной болезни и не имея никакой защиты от идеологических противников, которые чуть не сгрызли его здесь заживо?
По-настоящему эффект из легальности он научится извлекать только в 1912-м, в эпоху «Правды», – но, по сути, именно «верхняя часть айсберга» и спасет большевиков от забвения и рассеяния в годы того, что получило название «столыпинская реакция»; на самом деле в тот период, когда Ленин понял, что его следующий шанс – это большая европейская война, поездка в Штутгарт на конгресс II Интернационала летом 1907-го – где социалисты принимали антимилитаристскую резолюцию – убедила его, что следующий тренд, «the next big thing» – это война; она и принесет следующую революцию, и значит рано вешать перчатки на гвоздь.
С Бауманом же связана одна из центральных легенд в мифологии «Искры» – удивительная, в духе «Графа Монте-Кристо», история с побегом из Лукьяновской тюрьмы в Киеве. Ленин никак не участвовал в ней – но косвенным образом она тоже способствовала укреплению мифа о сверхъестественных способностях Ленина: разве могло совершиться предприятие такого масштаба без содействия дистанционных колдовских сил? (Так байкальские рыбаки – если верить Крупской – будут рассказывать после Гражданской войны, что Ленин в разгар боя с белыми прилетел к ним на самолете и помог справиться с врагом.)