Следует учитывать фактор физической и интеллектуальной усталости парикмахеров – которые, разумеется, не были привычны к ведению многодневных коллективных переговоров. Попробуйте несколько недель пощелкать политическими ножницами в компании «заклятых друзей» внутри небольшого помещения: стоит ли удивляться, что вопрос о том, должен непрерывный отдых для рабочих в выходные длиться 36 часов или 42 часа, превращается в «глубоко принципиальный» – и абсолютно неразрешимый; голосованием, что ли, его решать? Чем больше сходятся дальние цели делегатов – вроде долой самодержавие, тем сложнее им договориться друг с другом по нюансам. Таких нюансов были сотни – и, как знать, если бы не неожиданный раскол между самими искровцами, возможно, съезд продолжался бы по сей день. На съезде произошла целая серия инцидентов, которые невозможно было спрогнозировать – как и реакции на них участников. Делегаты прилюдно рыдают (мужчины! Шотман!), огрызаются, угрожают друг другу физической расправой и – вопреки брюссельским остротам Троцкого о том, что у кого-то замах не соответствует практической деятельности: мол, как у Щедрина – обещал большие кровопролития, а вместо того чижика съел – наскакивают друг на друга, намереваясь подраться. Большие, настоящие кровопролития – какие уж тут чижики.
Сигналы, поступающие из «коминтерновской» России, могли производить впечатление агрессивных, а экспансия красного цвета на карте – угрожающей, однако целью Ленина было не приобретение территорий, но превращение большевизма из регионального дестабилизирующего фактора в «международную силу» с центром в Москве. Речь идет не о буквальной колонизации, как в «обычном», неизбежно загнивающем империализме, а об идеологической, причем не насильственной, а добровольной: в качестве морковки новым государствам предлагалась идея мировой революции и коммунизма. На практике это означало проект модернизации с опорой не то что исключительно на собственные силы – но и не на Запад. Да, Запад для «новых наций» выглядел проверенным направлением: вон как использовала вестернизацию Япония! Но ясно было и то, что Запад больше не будет модернизировать таким образом чужие экономики, которые быстро входят с ним в режим конкуренции; ему выгодно держать полуколонии в состоянии технологической, военной и культурной зависимости, беспрепятственно вывозя сырье и экспортируя туда свой капитал и товары. Проект же Коминтерна включал в себя обещание, что, объединившись друг с другом, новые, ориентированные на социализм страны – в основном аграрные, не располагающие промышленным пролетариатом, – помогут друг другу с индустриализацией – и сохранят при этом независимость от Запада. «Красная глобализация» также подразумевала привилегированное положение России – «метрополии» для революционных «доминионов»: те импортируют из Москвы не деньги, но «ленинизм» и дипломатическую поддержку – и за счет этого получают возможность пользоваться своим сырьем и модернизировать страну, имея защиту от настоящих, тормозящих индустриализацию империалистов.
Богданов был замечательным политиком, но еще больше, чем политиком, – энтузиастом-революционером, бескорыстным экспериментатором. Каприйская школа служила для него чем-то вроде оранжереи, где планировалось в сжатые сроки вырастить из семян гигантские растения – которые затем разворотят русскую почву. Другие преподаватели изначально были настроены более скептически – Алексинский, например, сомневался, что можно искусственно вырастить сознательного рабочего, и предупреждал о том, что в лучшем случае из людей будут получаться «скороспелые приматы».
Частная жизнь – ну что за ней подсматривать? Privatsache.
Мартов, по мнению высокоморального Каменева, находился в шаге от того, чтобы переступить «ту границу, которую покуда ставят своей борьбе с социал-демократией» даже «господа из “Вех” – границу полицейского участка». Ergo? «Схватить за шиворот человека, занесшего уже ногу над этой пропастью, – долг человеколюбия». Меньшевики, объясняет Каменев, с пеной у рта осуждают экспроприации – но лишь пока часть добычи не оказывается в их руках; с этого момента они посвящают себя исключительно бухгалтерскому делу. И раз так, в этом смысле разница между большевиками и меньшевиками только в степени откровенности. Все обвинения, брошенные большевикам, – на самом деле способ набить себе цену, подороже продать свое согласие забыть о каких-то мифических преступлениях: не обязательно за деньги, можно и за еще одно местечко в редакции центрального печатного органа партии.