Информация о пребывании Ленина в Париже производила на деятелей культуры советского времени тот же эффект, что валерьянка на котов: все, у кого была хотя бы малейшая возможность отправиться по местам ленинской эмиграции, рвались совершить паломничество именно во Францию – в надежде погрузиться в некую особую атмосферу, которой не найдешь ни в Женеве, ни в Кракове: будто, потеревшись штанами о скамейку в парке Монсури, можно было вызвать дух Ленина. Надежды удивительным образом оправдывались, и даже с лихвой: поэт Вознесенский и вовсе, кажется, объелся там мыла – и дописался до того, что эмигрировали как раз те, кто остался в России, тогда как подлинная Россия находилась как раз в Лонжюмо. Париж стал узловой станцией «реленинизации» общества – пунктом, где интеллигенция продляла советской власти мандат доверия; тот, кто хочет обновиться, должен «знать, с чего начинался век», как сформулирована задача в фильме Юткевича «Ленин в Париже». Разливский шалаш – и то, кажется, не был мифологизирован в той же степени, что улица Мари-Роз. «Волшебные слова “Лонжюмо” и “Мари-Роз”» твердят герои «Хуторка в степи»: «оттуда идут все директивы и инструкции» – и, надо признать, в них до сих пор ощущается магия; погони Катаева, Казакевича, Вознесенского и многих других романтиков за ленинским Ковчегом Завета, какой бы комично-вульгарной ни была их подоплека, оказались заразительными – и, разумеется, автор этой книги тоже взял в аренду велосипед и в меру своих скромных физических возможностей отправился по хорошо известному маршруту: храм оставленный – всё храм.