Ленин потратил массу усилий, чтобы в январе 1912-го никто из посторонних – ни одна живая душа! – не попал в Прагу на сугубо его, ленинскую конференцию, куда делегаты отбирались вручную, часто самым циничным из возможных способов. «Если бы в известной организации, – поучал Ленин своих эмиссаров, – 100 человек оказались меньшевиками или троцкистами и налично имелось в ней 5 большевиков, то делегата на конференцию должно послать именно от этой пятерки, а не от остальных 100 лиц».
Если каждый раз, когда возникает новый факт, всякое знание, прежде добытое наукой, оказывается чисто субъективной конструкцией, легко опрокидываемой, – это что же, получается, никакая объективная истина невозможна? Минуточку – а учение Маркса? Тоже, что ли, – до первых «новых фактов» – а дальше всё: ревизия? И не означает ли утверждение, будто объективной истины о материи, сколько ни бейся, не получишь, – по сути, отрицание ее, материи, существования? Марксист отрицает существование материи! Нет, вы видели, видели?!
Февральская революция была прямым следствием войны – и никак не была связана с деятельностью Ленина. Какая там ответственность – он даже не смог почувствовать ее приближение. Да, в начале 1917-го, задним числом, можно выявить множество признаков кризиса – оставшееся безнаказанным убийство Распутина в декабре 1916-го, общая усталость от войны, конфликт интересов кадетской интеллигенции с официальным и реакционным чиновничеством, опасения посольств Антанты, что Николай заключит сепаратный мир, мягкотелость царского окружения; однако сумма всех этих явлений вовсе не обязательно должна была подвести его к мысли о том, что Быстрая Трансформация произойдет здесь и сейчас.
Письмо квалифицируется как «индейское»: его элементы имитируют графическую манеру и смысловое содержание известного «прошения индейских племен Конгрессу Соединенных Штатов». Вместо названий племен там нарисованы их тотемы – животные; в тело каждого вживлено сердечко, от которого – так же как в послании ВИ, – вьется веревочка к президенту: разреши нам переселение.
Эти первые миллионы, доставшиеся после трех недель, были потрачены на канцтовары; собственно, то был первый финансовый декрет, подписанный Лениным. Происшествие вызвало вой в газетах: большевики опять – как в 1907-м в Тифлисе – грабят государство. Джон Рид одобрительно писал, что «Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом».