Нередко рабочие – видя, как владелец, частный собственник, почуяв, куда ветер дует, пытался свернуть производство, прекратить закупки сырья, продать оборудование, не заплатить, – выгоняли его, чтобы «взять всё в свои руки», после чего извещали явочным порядком, что теперь передают предприятие на баланс государству. Это были щедрые, неподъемные и не подлежащие возврату подарки – глубоко озадачивающие Ленина. Что дальше? Должны ли рабочие просто контролировать производство – или управлять им? Была создана спецкомиссия, которая ограничивала права слишком уж далеко накренившихся влево фабзавкомов. (Но и тут Ленин был крайне «демократичен»: при выборе, каким быть рабочему контролю – стихийным или государственным, он был за стихийный.)
О том, каким образом Советы провернули свой поразительный трюк – «Рапалло», – можно судить по «генуэзской» переписке Ленина с Чичериным. Если последний готов был ради возвращения страны в клуб «нормальных» стран к любым компромиссам, вплоть до признания кое-каких царских долгов и некоторых изменений в советской Конституции, то Ленин, воспринявший прощупывания Чичерина насчет Конституции как признак душевной болезни своего наркома и пригрозивший ему помещением в сумасшедший дом, хотел не столько формального признания России и даже не экономических отношений, то есть торговли и инвестиций, – а именно что усиления позиции. Для этого предполагалось избегать заключения общего соглашения, но зато «флиртовать по отдельности» (надо ли упоминать, что это формулировка самого Ленина) сначала со слабыми партнерами, а потом, по возможности, и с оппонентами помощнее; опять же не надо быть знатоком «стиля Ленин», чтобы понять, кому принадлежит идея манипулировать сильными противниками, раскалывая их.
Заявление Ленина о регистрации новой партии попало в русские газеты – и вызвало дикий всплеск ненависти к нему. Отовсюду – теперь уже не только из Парижа, но и из других эмигрантских центров – на него посыпались проклятия, оформленные как резолюции протеста. В середине марта в Париже собираются представители шести групп – которые теперь уже не скрывают свой общий знаменатель: они «антиленинские» – чтобы объявить «съезд партии» в Праге со всеми его резолюциями недействительным. Плеханов наложил анафему на двоих участников «Праги», якобы представлявших там его фракцию. «На всех перекрестках орали с пеной у рта о необходимости объединения против зарвавшегося узурпатора Ленина…» (из доклада шпиона Бряндинского). Троцкий планирует «настоящий», всеобщий съезд – летом в Вене. Толстокожий, однако при случае чуткий на разного рода «настроения», Ленин в письме Анне Ильиничне констатирует, что «все группы, подгруппы ополчились против последней конференции и ее устроителей, так что дело буквально до драки доходило на здешних собраниях»; подумать только!
И хотя ленинский «ситком о народниках» безбожно растянут (а ведь сохранились только две из трех дошедших до нас частей – середина пропала); хотя Н. Михайловский – пусть даже и осмелившийся вступить в спор с Марксом и Энгельсом – едва ли заслуживал той шокирующей манеры, в духе «ах Моська знать она сильна…», которую ВИ избрал для его критики; и хотя уже во втором абзаце у самого автора начинает заплетаться язык («изложивши…», «излагающей…» в одном предложении; кто на ком стоял?), текст и сейчас можно вернуть к жизни – если как следует жахнуть его дефибриллятором.
Впрочем, и самые отпетые ленинисты должны согласиться, что Ленину следовало бы гнуть свою линию поизящнее, а еще лучше – сохранить Богданова, не приносить его в бессмысленную жертву своей воли к власти. По большому счету проще всего при оценке этой батрахомиомахии задним числом исходить из того, что Ленин был поразительно незлопамятным – и когда его враги соглашались на сотрудничество на его, Ленина, условиях, никогда не отказывал им. Если бы Богданов смирился с макиавеллизмом Ленина и взял на себя труд понять «логику момента» – то наверняка был бы реабилитирован и вовлечен в работу. Ленин никогда, в сущности, по личным причинам никому не отказывал, его «сектантская» партия была открытой церковью. Богданов, однако, сначала пытавшийся стучать кулаком по столу – «Мы (бывшие члены БЦ) заявляем, что не хотим участвовать во всей этой панаме» (воззвание группы «Вперед», выпущенное в Париже в феврале 1910 года), – «не простил».