Однако с масштабным проектом электрификации – который, согласно планам Ленина, был задачей-максимум, подлежащей реализации за десять-пятнадцать лет, – связывалась более острая, сиюминутная задача: преодолеть топливный дефицит в стране, отрезанной от донбасского угля и закавказской нефти. Уже в 1918 году Ленин, понимая, чем грозит энергетическая блокада страны, предпринимает отчаянные попытки нашарить впотьмах какое-то близкое и легко добываемое топливо. Горный инженер Губкин, услышавший об обнаружении горючих сланцев у села Ундоры под Симбирском, убеждает Ленина отправить на Волгу экспедицию – которая возвращается с вагоном образцов и докладов о залежах в 25 миллионов пудов. Ленин умудряется выбить для Губкина деньги, оборудование и геологов – начать строительство под Сызранью инновационного сланцеперегонного завода. Но оборудование рудников, шахт и перерабатывающих предприятий, даже при «бешеном» Ленине, занимало не месяцы, а годы; надо было искать что-то еще.
В обязанности агента «Искры» входило не только распространение литературы, но в не меньшей степени налаживание связей с местными комитетами, которые вовсе не спешили вступать в вассальные отношения с «Искрой»: с какой стати было терять независимость? Поэтому следовало не дергать их за фалды – а аккуратно, исподволь предлагать самостоятельный «выбор»: да, мы понимаем, что со стороны это выглядит так, будто «Искра» хочет всем командовать, но дело-то не в этом, а в том, что только так – а как иначе-то – можно будет создать реальную боевую партию.
Разумеется, застарелый «бонапартизм», чрезмерная озабоченность лидерским статусом, претензии на монополию на истину и плохо скрываемое интеллектуальное высокомерие по отношению к своим апостолам (слишком многие запомнили, что на заседаниях своей же группы он демонстративно не слушал выступавшего товарища и либо читал газеты, либо бесцеремонно переговаривался с кем-то еще, либо играл в шахматы (с Таратутой), изо всех сил делая вид, что не делает ничего, – и тем грубее выглядели его неожиданные вмешательства в чужие речи, когда ему нужно было тюкнуть докладчика по голове за какой-то промах) – все эти манеры не только выделяли его из толпы, но и, как красный мундир, подставляли под огонь тех, кто способен был «остранить» – и окарикатурить – его портрет. Восемнадцатилетний Эренбург, который явился в Париж в конце 1908-го и примкнул к группе ленинцев, вполне подходил на роль нового Эккермана – и мог бы, втеревшись в доверие к Ленину, дать квалифицированное представление о его «парижском периоде». Он, однако ж, быстро заскучал на собраниях и рефератах – и решил разнообразить их с помощью самодельных сатирических журналов, где высмеивались политические кружки эмигрантов и, в особенности, Ленина. По этим журналам, которые Эренбург умудрился отпечатать в типографии, – «Бывшие люди» и «Тихое семейство», – можно реконструировать, что именно уже тогда казалось в Ленине нелепым даже сочувствующим большевикам, ближайшему окружению. Основными мишенями были пресловутый ленинский «бонапартизм», его единоличные претензии на марксистскую ортодоксию – и, разумеется, неожиданная ипостась партийного философа. Отсюда «сценка в школе Ленина»: «Ленин вызывает Каменева и задает какой-то вопрос, на который Каменев отвечает не совсем в духе Ленина. Тогда Зиновьев вызывается ответить и отбарабанивает слово в слово по какой-то книге Ленина». Шаржи: «Ленин изображен в костюме дворника с метлой, стоящим на постаменте, на котором начертано: Ленину благодарная ортодоксия…» Объявление: «Философский кружок тов. Ленина в скором времени возобновляет свои занятия. Условия приема в кружок следующие: 1) свидетельство благонадежности, 2) свидетельство о прививке антибогдановской сыворотки, 3) личный осмотр САМИМ со всех сторон. Вход бесплатный. Собак и эмпириомонистов просят не приводить». Заметка в отделе происшествий: «Всегда необыкновенно! Всегда удачно! Еще одна победа революционного большевизма. После долгого и мучительного философского напряжения он разрешился от бремени семимесячным недоноском, который из чрева матери вынес обширный философский трактат и ознаменовал свое появление на свет басистым писком: долой Маха и Богданова». Уведомление о поступлении в редакцию книг для отзыва – «Ленин. Руководство, как в 7 месяцев стать философом».
В гимназиях запрещалось пользоваться готовыми переводами – и таким образом поощрялась вовсе не «бессмысленная зубрежка», а творческий подход к овладению классикой. Латынь ВИ преподавали несколько учителей, среди которых одно время был даже его двоюродный брат, А. И. Веретенников. Один из главных латинистов, харизматичный учитель по фамилии Моржов, желая внушить своим ученикам понимание красоты латинских текстов, зачитывал кое-какие фрагменты «с выражением» – и поощрял в учениках театральность. Одноклассники запомнили, как после драматичной декламации Ульяновым речи Цицерона – «До каких пор, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением?» – потрясенный латинист подошел к нему и обнял с чувством: «Спасибо тебе, мальчик!»
Пикантности развалинам, чей двухтысячелетний возраст, к сожалению, не подтвержден никакими документами, придают детально описанные у Светония оргии – нечто среднее между вечеринками в стиле бунга-бунга у Берлускони на Сардинии и приемами делегаций Газпрома в резиденции Януковича в Межигорье. В России, между прочим, ходили дикие слухи, будто Горький – чье пребывание на Капри не было секретом и чья расточительность якобы драматически дисгармонировала с представлениями о социализме, который он выкликает, – живет как раз во «Дворце Тиберия»; в романе бывшего однокурсника Ленина Чирикова так и сказано: «Осел на Капри, в бывшей резиденции императора Тиверия». Кстати, именно благодаря Горькому Капри вошло в маршрут русской версии Гран-тура начала века; в катаевском «Хуторке в степи» семейство Бачей нарочно делает крюк, чтобы попасть на остров, – и даже успевает углядеть мельком на вокзале в Неаполе самого писателя.