Цитата #744 из книги «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»

Частичный паралич и дисграфия постигнут Ленина только в мае, но все первые месяцы 1922-го он явно больше, чем когда-либо, упоминает в своей деловой переписке о разного рода недугах. В марте он отметит явное «ухудшение в болезни после трех месяцев лечения»: «меня “утешали” тем, что я преувеличиваю насчет аксельродовского состояния, и за умным занятием утешения и восклицания “преувеличиваете! мнительность!” – прозевали три месяца. По-российски, по-советски», – иронизирует он. «Я болен. Совершенно не в состоянии взять на себя какую-либо работу» (8 марта). «Я по болезни не работаю и еще довольно долго работать не буду» (6 апреля). «Нервы у меня все еще болят, и головные боли не проходят. Чтобы испробовать лечение всерьез, надо сделать отдых отдыхом» (7 апреля).

Просмотров: 5

Ноги самого Ленина, кстати, также вызывали кое-какие вопросы; глазастый Молотов, например, запомнил, что, провозглашая советскую власть, Ленин время от времени приподнимал ногу – демонстрируя подошву, протертую до дырки. «Малопрезентабельный вид» («он был страшно измучен, еле держался на ногах, в истоптанных штиблетах и измятом пиджачишке», – вспоминает Н. А. Угланов), который Ленину приписывали мемуаристы еще в 1906-м, отчасти и позволил ему беспрепятственно проникнуть в Смольный поздно вечером 24 октября. В два часа ночи начались открытые столкновения с «пелевинскими», из «Хрустального мира», юнкерами, драки за мосты и материализация большевистских «зеленых человечков» в военных училищах: юнкеров запирали в помещении – от греха подальше. Захваты организовывал ВРК, провоцируя на бунт солдат, которые не хотели, чтобы их отправляли на фронт, и в особенности матросов, которые из-за немцев оказались, по сути, заперты в Финском заливе и коротали небоевую службу в кокаиновом ничегонеделании, становясь легкими жертвами большевистской пропаганды. Несмотря на то, что 25 октября весь город был уже в руках большевиков, Зимний оставался островом старого режима, то есть формально двоевластие продолжалось. Странным образом, городская жизнь не замерла, ни в одном театре не отменили представления, и даже по Дворцовой набережной весь этот день продолжал ходить трамвай – пассажиры которого слышали, должно быть, доносящиеся из Смольного душераздирающие вопли Ленина, требовавшего разрушить эту идиллию: арестуйте мне Временное правительство, немедленно!

Просмотров: 3

Единственный не имеющий отношения к семье персонаж женского пола, к которому можно – без особых оснований – привязать Ленина в самарский период, – это пламенная, изначально из группы «русских якобинцев-бланкистов» революционерка Мария Яснева-Голубева, на девять лет старше Ленина, высланная из столиц за народническую деятельность. Ульянов бывал в ее квартире в доме на Дворянской улице (дом сохранился, это бросающееся в глаза здание в псевдорусском стиле) – а она в доме его семьи; задним числом, поработав на доставке «Искры», а затем и в питерской ЧК, она опишет его как «невидного, выглядевшего старше своих лет молодого человека». Из мемуаров известно еще, что на одной костюмированной вечеринке ВИ сделал шутливое внушение двум кичившимся своей либеральностью девушкам, которые нарядились одна царицей, а другая рабыней («Что же это, слова у вас одни, а костюмы вам нравятся совсем другие?»), а на праздновании нового, 1892 года очень неуклюже танцевал кадриль: «давал руку чужой “даме”, вместо своей, брал за талию вместо “дамы” случайно подвернувшегося кавалера из другой пары»; следующий раз мы застанем Ленина танцующим только в Женеве.

Просмотров: 4

С 20-х чисел ноября меж тем начинает вестись тайный дневник секретарей – о котором Ленин даже не знал; странный – и почему-то включенный в собрание сочинений – документ. Это краткие рапорты о работе и болезненных состояниях ВИ, вносившиеся в особую тетрадь несколькими женщинами – которые занимались этим по март 1923-го, вплоть до последнего инсульта, и, видимо, осознавали, что дневник их предназначен для кого-то, кто может использовать его с разными целями; теоретически и неблаговидными для их «патрона». О том, что с секретарями уже в октябре 1922 года у ВИ возникают особые нюансы в отношениях, можно понять, например, по посланьицу, которое он отправляет Фотиевой после того, как засекает, что та перехватывает и фильтрует все направленные ему на заседании записки: «Вы, кажись, интригуете против меня? Где ответы на мои записки?» Наверное, следует предположить, что дневник было приказано вести, чтобы не упустить какие-то важные мысли больного человека, – однако там фиксируются детали, которые точно не могут быть квалифицированы как имеющие «государственное значение»: «По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы»; «Просил Лидию Александровну заходить к нему через день. На вопрос “в котором часу”, сказал, что ведь он теперь свободный человек». Позже будет замечено, что характер дневника меняется после 18 декабря – записи вносятся задним числом, и ведущие уже не довольствуются сухим деловым тоном. Само наличие дневника свидетельствует о том, что за Лениным как минимум наблюдает политбюро; кто именно – тоже, надо полагать, ясно; один из лейтмотивов дневника после 18 декабря – Сталин, который, видно по записям, вызывает у ВИ раздражение своими поступками и манерами.

Просмотров: 7

Споры с пятью бундовцами – в которых сам Ленин участвовал мало, предпочитая дать вещам развиваться естественно, – сразу прибрели затяжной и схоластический, неконструктивный характер. Никто в точности не знал, что означает «самостоятельность еврейского рабочего движения» и связана ли она с какими-то особыми этнографическими представлениями бундовцев о евреях. Спор возник даже касательно того, считать ли евреев нацией или расой, – при том, что, по замечанию Плеханова, в случае, например, с литовцами можно сказать как «литовская нация», так и «литовская раса». Но даже тут никакие точки над i не могли объяснить, почему именно еврейский пролетариат должен в организационном плане иметь какие-то привилегии в РСДРП.

Просмотров: 5