Велосипедисту по-прежнему приходится искусно лавировать между автомобилями – и угодить под колеса тут так же легко, как во времена Ленина. Минус еще в том, что в Париже много вроде бы очень подходящих для катания мест, куда, однако, велосипедистам въезд заказан – начиная от парка Монсури или Люксембургского сада (куда, по крайней мере, можно заскочить и даже некоторое время пошуршать шинами по гравию – пока тебя не засечет служитель) и заканчивая территорией кладбища Пер-Лашез, куда на двух колесах не пустили бы даже мертвого Джима Моррисона.
Поскольку возвращение вожака стаи из «отлучки» никак нельзя было назвать триумфальным, особенно важно было предложить лояльным особям внятную программу того, что их ожидает в ближайшей перспективе. Состоявшееся в помещении столовой Лепешинских собрание офицеров фракции войдет в партийную историю как «Совещание 22 большевиков». Ехидный и приметливый Валентинов (которого на конклав не позвали: не в том ранге, да и к тому времени они с Лениным вызывали друг у друга обоюдное отвращение) обратил внимание на удивительный характер этого мероприятия: бóльшая часть участников совещания приходились друг другу близкими родственниками: помимо Ленина с Крупской и Марией Ильиничной, здесь присутствовали Богданов – с женой, Луначарский – с женой, Бонч-Бруевич – с женой, Гусев – с женой, Лепешинский – с женой, Лядов – с женой, Инсаров – с женой, плюс, впрочем, фракция одиноких хищников: Красиков, Воровский, Ольминский, Лалаянц, Фотиева, Землячка. Эта действительно любопытная статистика говорит о семейном характере раннего марксизма в России. Помимо общеизвестных пар – Ленин и Крупская, Шляпников и Коллонтай, Раскольников/Дыбенко и Рейснер, революционную среду пронизывали и другие, часто экзотические семейные связи. Каменев был женат на сестре Троцкого, Дан – на сестре Мартова, Луначарский – на сестре Богданова. Зиновьев умудрился вернуться в Россию в одном вагоне со своими двумя женами. Плеханов был не только отцом русского марксизма, но еще и дядей Семашко. Струве был любовником своей приемной матери. В таких условиях естественно, что идеологические разногласия усугублялись клановыми – условно, Ульяновы vs. Цедербаумы – и хотя для посторонних все эти семейные тонкости были, наверное, не так существенны, некий монтеккианско-капулеттианский флер присутствовал. Близкородственные связи – и перекрестное опыление – после 1917-го, несомненно, поспособствовали быстрому обособлению партийной верхушки в герметичный общественный слой – номенклатуру, внутри которой, по мере отхода от дел апостолов ленинского призыва, начинали процветать непотизм и коррупционные отношения; и никакой Рабкрин не в состоянии был нейтрализовать эти глубинные спайки и диффузии. Понятно, что в условиях тотального саботажа и, соответственно, невозможности проводить конкурс на те или иные вакансии люди на новые должности рекрутировались по знакомству и по родству – так, чтобы на них можно было положиться в кризисных условиях военного времени. Поэтому первым наркомом путей сообщения становится зять Ленина Марк Елизаров, а председателем Главполитпросвета – Надежда Константиновна. Во всем этом нет ничего особенно дурного, пока вы выстраиваете небольшую организацию заговорщиков, которые могут положиться друг на друга в подполье; однако «апостольский век» большевиков слишком затянулся – и резня 1937 года была не чем иным, как способом поменять быстроустаревающую модель администрирования.
Крупская, с ее приметливым глазом на комичные детали, вспомнила, что «понятой смущенно сидел на краешке стула и недоуменно осматривался, а вахмистр над ним издевался. Показывал на банку с клеем и уверял, что это бомба».
Агенты хорошо осознавали, что обычных рабочих трудно было урезонить и обнадежить уверениями, что комитеты, начитавшись «Искры» и «Зари», в один прекрасный день смогут переварить, наконец, идеи оттуда и сами преподнесут их рабочим в более удобоваримом виде.
К осени 1920-го было понятно, что Камчатка, где по условиям Портсмутского договора не было русских войск, в любой момент может быть оккупирована Японией и советская власть не может ничего с этим поделать. Да и «советской» в 1920 году власть на Камчатке можно было назвать лишь условно, потому что там то и дело нарисовывались недобитые белогвардейские отряды, объявлявшие свои законы. Исходя из этой неопределенности («Как будто она является собственностью государства, которое называется Дальневосточной республикой», хмурил брови Ленин, «кому же она принадлежит в настоящее время – неизвестно»), Ленин предполагал «привлечь американский империализм против японского», чтобы Америка «прикрыла» территорию, которую большевики все равно были не в состоянии контролировать. Вандерлип импонировал Ленину тем, что имел репутацию эксперта по экономическим отношениям с Россией (еще с 1890-х годов, когда он по заданию американских компаний искал на Дальнем Востоке и Сибири месторождения золота, угля и нефти и даже выпустил книгу «В поисках сибирского Клондайка») и мог сойти за разносчика социальной эпидемии, пропагандируя в прессе и деловых кругах необходимость торговли с Советами.
В 1917-м крестьян надо втянуть в революцию на стороне базового для Ленина класса – пролетариата – против буржуазии. И поэтому Ленин обещает им помещичью землю на любых устраивающих их условиях. На деле «земля – крестьянам» означало стихийное разграбление всех хозяйств без разбору – и эффективно работающих агропромышленных комплексов тоже. Не имея возможности повлиять на это, Ленин с беспокойством наблюдал, как новые владельцы либо оказываются не в состоянии обработать землю вовсе, либо, избавившись от компетентных руководителей, резко снижают производительность. С 1918 года крестьяне для Ленина – неиссякаемый источник политической энергии, продовольствия и пушечного мяса для Красной армии; унтерменши, которых нужно быстро вытряхивать из феодальной скорлупы и крестить революционным огнем и мечом. Чтобы процесс «вываривания» крестьян для нужд коммунизма непосредственно на местах, без выезда на фабрики, шел интенсивнее, Ленин (образца начала 1918 года) ведет политику разжигания среди крестьян классовой войны: беднота, расправляйся с кулаками при малейших попытках претендовать на политическую власть.