Для здравомыслящего обывателя представление о том, что превращение Ленина из «вульгарного материалиста» в философа-идеалиста повлияло на его политическую практику, что философия может как-то помочь заглянуть за поворот, нарисовать наиболее вероятный сценарий будущего, кажется чем-то вроде апологии колдовства, заведомо ненаучным утверждением. Однако именно это и произошло с Лениным. Самое интересное здесь – как Ленин, посредством гегелевского мыслительного инструментария, начинает «вычислять» те фрагменты действительности, которые благодаря объективно существующим противоречиям, пусть даже не имея в рамках «классического марксизма» материальной базы, могут трансформироваться в свою противоположность.
Тем правдоподобнее выглядят его «филипдиковские» – идущие вразрез с «официальной» версией – соображения о причинах внезапного отъезда Ленина из Франции.
Пол-Швейцарии пешком – не фунт изюму; одно только перечисление пунктов, в которых побывали Ульяновы, внушает уважение. Судя по чередованию крайне энергичных (20 километров в день по горам – это много) и «апатичных» отрезков, когда они просто сидели по неделе на одном месте, ожидая у моря погоды, – путешествие не было идиллическим. Устроив 400-километровую гонку, Ленин нарочно убивал себя и жену, чтобы отвлечься от мыслей о том, что его оттирают от дела жизни.
Узость круга «интеллектуалов» способствовала сплочению в «кружки» – куда шли, чтобы сбежать от вульгарности и беспросветности провинциальной жизни, наглотаться книжек, от которых мир вокруг становится светлее, – но, пока не распространился марксизм, ограничивались распитием чая, и не только чая, и кадрилями на благотворительных вечеринках в пользу политзаключенных. Самые отъявленные типы перепечатывали на гектографе романы Чернышевского и устраивали в турпоходах мобильные лектории, докладывая под плеск волжской волны свои воззрения на основы этического учения о благах. Чтобы составить представление об антураже этой нелегальной, щедро разбавленной жигулевским пивом деятельности, вы можете, оказавшись в Самаре, прийти – нет, не в знаменитую пивную «На дне», где тоже бывал ВИ, – а на Садовую, 154. Дом сейчас другой, но на старом фундаменте, да и мраморная доска придает этим дровам известное величие. Именно здесь, в месте обитания Алексея Скляренко, который затем на протяжении двадцати лет будет делать безупречную революционную карьеру, проходили собрания ленинского кружка и хранилась подпольная библиотека. Распропагандированный ВИ, хозяин квартиры перекрестился из народников в марксисты, а затем и в большевики; мы увидим его даже в Лондоне, на V съезде РСДРП, – куда он попал с паспортом на имя Скарловского, хотя до того был Бальбуционовским, но угодив раз на допрос к жандармам, выяснил, что на самом деле он внебрачный сын совсем не того человека, которого считал отцом, а другого. После этого он был вынужден – так полагалось – поменять отчество и фамилию – на «Попов», и уж затем стал Скляренко, по матери (хотя в «Правде» и «Просвещении» подписывался: «Босой»).
Эти поделки, которые Эренбург на голубом глазу приносил в то самое кафе на Пор д'Орлеан, где шли собрания, – поделки скорее амикошонские, чем действительно остроумные: ведь здесь были и, например, «Послания Вовочке Ленину от Жоржика Плеханова», – запечатлелись в памяти множества мемуаристов: от Алина и Т. Вулих до Крупской, Мордковича и Зиновьева – и, похоже, разнообразили-таки серые будни парижских большевиков-ленинцев, а еще заставили-таки Ленина содрогнуться от ярости; вопреки колкому замечанию Плеханова, у него было чувство смешного – и еще года четыре назад он весьма благосклонно разглядывал карикатуры Лепешинского, где изображен был то в виде кота, то санкюлотом, без штанов. Но юмористика Эренбурга показалась ему омерзительной; автора моментально выставили с большевистских ассамблей к чертовой матери – за злостное несоблюдение корпоративной этики. Быстро отряхнув пыль с костюма, тот «стал воспевать в стихах мадонну, величественность католических соборов, царящие в них тишину и сумрак, гул шагов и т. п., а вскоре переменил католицизм на эротизм и стал воспевать последний тоже в стихах» – но долго еще, несколько десятилетий, припоминали ему этот афронт.