Все это оказалось весьма кстати, когда ВИ оказался взаперти на Шпалерной, где все его письма, разумеется, просматривались; приходилось прибегать к разным уловкам.
Не менее отвратительной была и война как инструмент большой политики – то, чем занимался непосредственно сам Ленин.
Строганов смотрит на своего учителя, решительно подшагивает, поднимает полу у полушубка и недолго думая запихивает туда, к ВИ в нутро, рыбину.
Из-за того, что единственный аспект казанского быта Ульянова, который сколько-нибудь известен, – это политический, возникает впечатление, что центральным моментом в процессе обучения были не собственно лекционные курсы и семинары (записался он на лекции по богословию, истории русского права, римского права, энциклопедии права и – чуя, видимо, куда ветер дует, – на английский язык), а возможность инфицировать себя идеологическим вирусом. В 1880-х здесь обучалось под тысячу студентов – далеко не только дворян и далеко не только из Поволжья; в 80-е в Казань ссылали студентов за участие в революционных кружках в Петербурге, Москве, Варшаве, Киеве и Харькове. Университет давал некоторым образом лицензию на вольнодумство, и поэтому всякое покушение на права и свободы – даже если это всего лишь право гонять чаи в компании – воспринималось крайне болезненно. Что уж говорить об утверждении нового университетского устава, случившемся как раз в год поступления Ульянова: в глазах студентов это событие приобрело апокалиптический масштаб.
Вовлечение некомпетентных, безграмотных и от природы пассивных, безынициативных лиц в ответственную административную работу совершенно необязательно улучшало качество государственного аппарата, которое и так было хуже, чем до революции. И тем не менее постепенно – иногда через годы, иногда в следующем поколении – «самодеятельность» начнет приносить плоды. Люди, которые в принципе не имели шансов изменить свое общественное положение, повысить свой культурный уровень, защитить себя от произвола бюрократии, которым самой географией суждено было еще десять поколений прозябать в холопском сословии, получали какой-никакой, часто жестокий, связанный с гражданской войной и несправедливыми репрессиями, но опыт; им пришлось научиться проявлять инициативу и взаимодействовать с обществом, коллективом – просто для того, чтобы выживать. «Все эти губкомы, уездкомы, завкомы, комитеты бедноты и прочие организации первого периода революции были формами социальной самодеятельности, – пишет хорошо объяснивший этот феномен С. Либерман. – Принадлежность к коллективу сделалась жизненной необходимостью. Для того чтобы получить пищу, проехать по железной дороге, достать дрова, обратиться к врачу, пойти в театр или отправить сына в школу, каждый советский гражданин должен был иметь свидетельство своей принадлежности к какому-нибудь коллективу или ячейке».