Цитата #782 из книги «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»

Помимо Зиновьева и Каменева ближайшее окружение Ленина, можно сказать, приятели того времени – Иннокентий Дубровинский и Виктор Таратута. Дубровинский, разумеется, явился в Париж, сбежав с каторги. Ульяновы даже предложили ему – неслыханно – регулярно обедать у них; хлебосольство Ленина, невеликого охотника путать «Privatsache» и дела партии, редко простиралось дальше, чем угощение скромным чаем свежего человека из России, который выходил от Ленина не столько сытым, сколько выжатым как лимон – настолько неутомим хозяин был в своих расспросах: не просто «как живут рабочие в Москве» – «плохо: меньшевикам не верят, ищут большевиков», а – «какие у вас к этому есть доказательства? Приведите их конкретно и точно. И чем вы это объясняете?». Неудивительно, что очень многие посетители вспоминают малейшие детали этих диалогов – но не в состоянии воспроизвести хотя бы один пункт из меню. Дубровинский согласился лишь с условием, что будет платить за стряпню Крупской – которая, кажется, дебютировала в торговле своими кулинарными талантами – по 15 франков в месяц, вызвав у Дубровинского подозрение, не надувает ли она его, уж больно дешево; «да не поймаешь ее – хитра», писал он жене в Россию. Облизывал ли он тарелки, остается под вопросом, но мы точно знаем, что среди ингредиентов не было телятины и гусятины, а были – конина и салаты. И в любом случае обстановка за столом была спокойнее, чем в русской эсеровской столовой, где, по уверению Эренбурга, официант кричал повару: «Эн борщ и биточки авэк каша», а «рыжая эсерка истерически повторяла, что, если ей не дадут боевого задания, она покончит с собой».

Просмотров: 20

Четыре года спустя, в 1908-м, Ленин нарочно отправляется в Лондон и совершает декомпрессионное погружение в бездны Британского музея – начитывая литературу. Газета и то заброшена: «сегодня прочту одного эмпирикритика», булькает он de profundis, «и ругаюсь площадными словами, завтра – другого и матерными»; затем, по сути, всю «вторую» Женеву он не выходит из «философского запоя» – а потом еще несколько недель гоняет между Россией и Швейцарией рукопись и гранки, вылавливая бесконечные блохи.

Просмотров: 22

Скорее всего, протагонист романа и автор – более-менее один и тот же человек; однако соблазнительно опереться на фонетическое сходство (а также на свидетельство Горького, будто Богданов был влюблен в революционера Ленина) и предположить, что Лэнни – Ленин. Единственная проблема в этом случае состоит в том, что богдановский роман оказывается чересчур фантастическим – потому как совершенно очевидно, что если бы марсиане похитили с Красной Пресни или откуда-то еще подлинного ВИ, то сюжетная коллизия развивалась бы скорее в духе о-генриевского «Вождя краснокожих».

Просмотров: 20

Натянув свою лучшую улыбку, Ленин рассылает письма в комитеты и важным персонам в России – внятно, стараясь избегать оправдывающейся интонации, объясняя, что на самом деле произошло на съезде, почему не следует паниковать и какой линии лучше придерживаться. Письма, однако, действовали плохо: сама Женева превратилась в растревоженный улей, куда слетались насекомые и из других эмигрантских колоний – часто сами не зная, в кого именно лучше вонзить свое жало.

Просмотров: 22

На самом деле, если знать контекст и понимать, о чем идет речь (бибер и урал – это сорта драпа), листовка не кажется такой уж забавной: ишь как изгаляется, чтоб за своего сойти; по правде сказать, в ней нет и вовсе ничего забавного. Это профессионально выполненная, адекватная, надо полагать, по языку вещь (у Ленина не так уж часто встретишь музыкально звучащую фразу, но ухо у него было довольно чуткое, и когда в графе «профессия» он указывал «литератор», то нисколько не преувеличивал). Да, многие фразы режут слух – но это «нишевая литература», рассчитанная на специфическую аудиторию. Да, по этому тексту пока не чувствуется специфическое ленинское искусство «социального гипнотизма» (термин социал-демократа Б. Горева) – умение «так воздействовать устной и печатной речью на разум и волю масс, что эта воля подчиняется воле вождя». В забастовке поучаствовали не все работники, около пятисот; она не переросла в вооруженное восстание. И все же листовки, по воспоминаниям многих участников событий, производили и на фабричных, и на заводских обитателей одинаковый эффект – сходный с магическим. Обычно их находили в «ретирадах» – отхожих местах. Туда принимались наведываться группами; начиналось кучкование, «праздничное оживление». В какой-то момент через сторожа или иное незаинтересованное лицо листовка отсылалась в дирекцию; там тоже начиналось движение; часто заранее – потому что сочинители листовок отсылали копии всем, вплоть до полиции. Начальство – мастера, управляющие, иногда хозяин – выходило к людям. На вопросы, что конкретно они требуют, толпа обычно кричала – мол, сами читайте, там все написано; более конкретные ответы давали таким образом, чтобы отвечающий был прикрыт толпой – иначе потом выгонят. Но самое любопытное, что листовки оказывали эффект как раз на хозяев: «На глазах у рабочих фабричная инспекция и жандармский полковник производили исследования, пробовали тухлую некипяченую воду в баках, вешали гири, проверяли весы, мерили куски… Настроение у рабочих было самое радостное, особенно когда после всей этой встряски уничтожались уже очень очевидные злоупотребления». В том, что какие-то листки могут вызвать уступки хозяев, которые никогда не реагируют ни на какие жалобы, ощущалось едва ли не колдовство; рабочие – слабая, по самоощущению, сторона – начинали осознавать, что «хулиганы» их побаиваются.

Просмотров: 20