«Да, отец», — бормотал в ответ Хасан, потупившись. Но он ни разу меня не выдал. Ни разу не сказал, что это я всегда был зачинщиком всякой проказы и что страдания соседской собаки (да и солнечные зайчики тоже) — на моей совести.
— Я поставлю его на стол, за которым рисую, — мечтательно произносит Хасан.
— Тсс, Баба-джан, — шептал я. — Это я, твой сын. Я с тобой.
— Больше всего твой отец любил легенду о Рустеме и Сохрабе, в честь которого тебя и назвали. Да ты и сам это знаешь.
И вот опять передо мной маячат чемоданы. Мне делается жалко Бабу. Все, чего он добивался, за что боролся, все его планы и мечты свелись к этим двум чемоданам. И к сыну, приносящему одни разочарования.
«Джон и Бетти Колдуэлл», — нацарапал я на клочке туалетной бумаги.