С трудом разлепил глаза, веки налились тяжестью, будто на них привесили гири. На стуле напротив сидел мрачный мужчина лет сорока, с худым, жестким, будто топором вырубленным лицом. Глубоко запавшие в глазницы на загорелом дочерна лице темные глаза смотрели исподлобья, будто хотели взглядом проникнуть прямо в мозг.
Доставал Зимин не потому, что это был соратник, которого нельзя бросать на растерзание стервятникам. Нет. Нельзя себя демаскировать, потому, как ни торопилась группа, пришлось снять Ваську и закопать – так, чтобы никто не смог понять, что это могила орденоносного капитана, погибшего при выполнении служебного задания.
– На верную смерть послал! – Слюсарь покачал головой. – Ты страшный человек, Коля… Впрочем, мне плевать на этих отморозков. Главное, если когда-нибудь наступит такой момент… ты уж мне скажи, когда пошлешь умирать, ладно?
Рядом с ней мужчина в очках с дичайшими, толстенными стеклами в немодной оправе, седой, изможденный. На лице застыла вечная гримаса боли и страдания, будто изнутри его съедала какая-то болезнь. А может, и съедала. Оба смотрели на Зимина и Прохоренко с испугом, будто ожидали, что их сейчас ударят.
По крайней мере, так думала Настя, в очередной раз натягивая трусики в кабинете любовника.
Когда находишься в стане неприятеля, лучше всего спать одному, выставив вокруг себя сторожевые «флажки». Вот как сейчас, когда Зимин поставил у входа табуретку, водрузив на нее медный таз для умывания – каждый, кто войдет, неминуемо на него наткнется. Грохоту будет! На всю округу. Так-то сомнительная защита – захотят, все равно убьют, – но все-таки. Так спокойнее.