Настаивать она, конечно, не стала. Как раз наоборот, очень рассчитывала, что чужак в самом деле предложит помощь, и теперь послушно удалилась к ручью, украдкой искоса поглядывая на мужчину. У того все получилось гораздо ловчее, чем у нее, сухой сук поддался безо всякой магии.
Ничто истончалось. Оно вдруг стало прозрачным и рыхлым, легким, невесомым. Мутная, покрытая трещинами ледяная корка, за которой смутно виднелись очертания чего-то нового, таяла на глазах. Он далеко не сразу сумел осознать это и еще дольше пытался понять, что это значит. И даже еще толком не разобрался, но всем существом — тем, что от него осталось, — рванулся вперед. Ему вдруг стало плевать на боль, на все страхи и воспоминания. Откуда-то взялись силы на этот последний рывок, самое трудное, самое болезненное последнее усилие.
Теневик не стал говорить лживых слов утешения, не стал ободрять заверениями, что все обойдется, оба знали, что это не так. Не обойдется. В отсутствие Хаггара на этом самом стуле сидел сам Незримый и молча разглядывал умирающего, ожидая, когда тот уже не сумеет открыть глаза.
— Мать прислала птичку, очень просила выглядеть достойно. Судя по тому, что это слово встретилось шесть раз за ладонь текста, она чрезвычайно взволнована. Вряд ли речь идет о каком-то пустяке.
Хаггар мрачно подумал, что такими темпами недолго рехнуться, только как с этим бороться, он не знал. Подружиться с Лесом, чтобы тот перестал воспринимать чужака настолько враждебно? Хорошо бы, но как? Переделать свою природу и свою силу маг не мог, а что-то ему подсказывало — загвоздка именно в этом.
Тягучее, вязкое ощущение блаженства растеклось по всему телу, делая его слабым и безвольным, а в следующее мгновение Хар прижал женщину еще крепче — и по его телу тоже прошла сладкая судорога наслаждения. Настолько острого и глубокого, что мир на его фоне как будто на несколько мгновений перестал существовать.