Снимая трубку, Гейдрих немного волновался. Как-никак, а он нарушил запрет Гитлера садиться в кабину боевого самолета. Сейчас, когда верные клевреты уже все доложили наверх, причем, каждый в соответствии со своими интересами и наклонностями, фюрер сам будет решать — насколько поверить и кому.
Поднимаю руку, призывая к вниманию, — Товарищи командиры, — ребята заулыбались, — хочу сообщить вам преприятнейшее известие, к нам едет…
Но, к счастью и думать ничего особенно не надо, по данным все того же радиоперехвата, завтра утром в сопровождении конвоя Гейдрих отправится из штаба группы армий Центр в Смоленске в штаб 4-й полевой армии, располагающийся в городе Юхнове, фактически, на линии фронта. Немцы так надеются на свою "Энигму", что в радиопереговорах совсем не стесняются, сообщают мельчайшие подробности своих планов.
Гейдрих глянул в окно машины, и ему вдруг стало неуютно, показалось что из-под каждой ветки на него смотрят чьи-то внимательные недобрые глаза. Захотелось выхватить пистолет и стрелять, стрелять, стрелять… — Рейнхард, Рейнхард, — подумал он про себя, — ты явно переутомился, и тебе надо отвлечься. После возвращения с фронта нужно будет на несколько дней съездить в Швейцарию отдохнуть. А что, тишина, горы и никакой войны…
— Товарищ Сталин, — сказал Бережной, — с вашего позволения, я вернусь к внешним аспектам нашего существования в послевоенном мире, ибо один и тот же человек с удавкой на шее и без нее — это все таки два разных человека.
— Что это, товарищ генерал майор? — проорал мне в ухо начальник полигона Кубинка. Танки Т-72 на платформах уже запустили печки, еще два "Панциря" двигатели, так что шум был такой, что приходилось не говорить, а кричать.