— Еще как обрадуются, — заверила я, — но кое-кому сильные волнения опасны, поэтому уж постарайтесь вести себя потише, а я тем временем…
Не могу описать, что приключилось с нашими домочадцами при виде Эрвина, живого и здорового… Помню, Анна кинулась обнимать его, плача навзрыд и совсем позабыв о том, что он принц, а она всего лишь служанка. Старая Мари чуть не лишилась чувств, а Берта все качала и качала головой, то неверяще глядя на Эрвина, то с заметной опаской — на меня. Ганс — и тот прослезился и долго жал руку своему господину — ту самую, правую, будто не мог поверить, что нет больше крыла, что Эрвин снова может держать оружие…
Я поцеловала ее, потом других внуков, детей и подошла к Эрвину.
Этот лес был мертвым. Наверно, когда-то это была настоящая чащоба, густая, зеленая, усеянная яркими цветами, но… Лес умер, не заснул по осени, а был убит жестоким морозом. Я могла разглядеть листья на ветвях — они не успели опасть! Такое бывает, если по осени неожиданно ударяют заморозки, но за ними обычно идет оттепель, и деревья освобождаются от летнего одеяния. Здесь же они просто застыли, будто стужа грянула внезапно и никогда больше не ослабевала.
Селеста закрыла лицо руками: с некоторых пор она плакала по любому поводу, и хоть Анна с Мари твердили, что это дело обыкновенное для женщины в положении, я все равно удивлялась, до чего Селеста нынешняя не походила на Селесту прежнюю, будто подменили ее! Но нет, на этот раз феи были вовсе ни при чем. В конце концов, это же не они насылали на нее неудержимую тошноту от запаха жареной рыбы или еще какого-нибудь кушанья, до которого Селеста прежде была большой охотницей!
— А что это? — с опаской спросила я, коснувшись предплечья. Зуд понемногу утихал, но под кожей будто бы что-то шевелилось.