От страшного крика феи птицы снялись со скал и заполошно заметались в небе, а я проволокла добычу по песку, бросила на дно лодки, запрыгнула следом и схватилась за весла.
Нужно было избавиться от этой мерзости, что корчилась у меня под ногами, исходя визгом, истекая черной ядовитой кровью, но не умирая… Оставить бы ее так на веки вечные, но вдруг рано или поздно сеть изотрется, а какой-нибудь любопытный выдернет кинжал из груды костей? Что-то подсказывало мне: она сумеет возродиться и станет только злее прежнего! И утопить ее не выйдет — этак она отравит половину океана!
Внизу, где могучие корни вцепились в камень, вздыбив породу, я нашла нору какой-то мелкой зверюшки — от нее не осталось даже косточек. А вот в дупле, где, наверно, обитал кто-то вроде белки, а может, и птица, мне попался орех. Никогда не видела таких: в наших краях они узкие и длинные, с пористой белой скорлупой, из-за моря привозят крупные, в толстой серой кожуре, из которой детвора мастерит лодочки, и глянцевые коричневые, а где-то совсем в дальних краях растут волосатые орехи размером с голову! Говорят, внутри у них нежная мякоть, из прочной скорлупы местные жители делают посуду, а из покрывающих орехи волокон ткут циновки, ткань для одежды и даже паруса…
— Тогда ей придется постоянно пить зелье, и это не пойдет на пользу ни ей, ни ребенку, — перебила ведьма. — О ней подумаешь позже, а пока держи вот это, снимай одежду, пей да поплыли! Скоро уж солнце сядет, а я еще и не обедала…
— Иди, иди, — подхлестнула меня яблоня. — Солнце к закату клонится, самое время!
Как раз после праздника войска (стоит ли упоминать о том, что состоял отряд в основном из южан?) сделали попытку прорваться в вотчину Эрвина, потрясая королевским эдиктом и требуя сдаться.