Еще вчера Ларк задал бы один из тех глупых и никчемных вопросов, которые первыми приходят на ум в подобных непонятных ситуациях: «Что с вами, виконтесса?» или «Не увидели ли вы призрака», — но сейчас прежде всего сработали боевые инстинкты: он отшатнулся, пригибаясь и разворачиваясь, выхватывая пистолет, и в этот миг мимо пролетела пущенная меткой девичьей рукой чашка и врезалась во что-то невидимое в полушаге от дверей и в двух шагах от принца.
— Заварить вам чаю? Тетя, наверное, уже приказала накрывать к ужину. Театр, — она пожала плечами, — познавательно.
И тайком перевела дух: «Целую речь ему тут толкнула, не поймет — обижусь!»
— Мне лучше еще чаю, — невозмутимо заявила тетушка Гелли.
Отвечать было дико. Мозг словно вскипал и сворачивался, пытаясь совместить сразу два незнакомых языка. А глаза, кажется, уже горели от откровенного «хочу!» — суши Женя не просто любила, а обожала! И, господи, ладно еще тунец с лососем, но откуда его повар берет здесь нори?! Представить купца, который в условном восемнадцатом или девятнадцатом веке — точнее Женя еще не разобралась — везет в Европу из Японии водоросли для суши, решительно не получалось. Бред же!
Голосок Джегейль журчал и звенел, и только хорошо ее знающий человек мог бы услышать в нем откровенную насмешку. Однако Никодес фор Виттенц все же не был совсем уж чурбаном и что-то почувствовал. Хотя, быть может, вовсе не насмешка заставила его бледнеть и краснеть, а невероятно скандальный сюжет, который милым голосочком излагала Джегейль. «А ведь такая пьеса и в самом деле имела бы успех, — подумала Гелли. — Грандиозный успех. Только водить на нее юных девиц было бы дурным тоном».