— Так народ, Всем на стрельбы. Как только Ласка скажет: «На сегодня хватит, можете заниматься своими делами». Разойдись. — Док, а ты задержись на минутку, Ласка я отпущу его буквально через минуту. Ласка обернулась, улыбнулась прикусив губу и так на него посмотрела, заставив сердце сбиться с обычного ритма, развернулась и пошла колыхая непревзойдённой красотой.
— Да, буду обязан. Когда начнете, Мастер?
Глыба стоял на причале, смотрел на удаляющийся катер и, не стесняясь, плакал, и не только он один.
— Буду честен с Вами девчата, ладно мужики, куда-нибудь их пристрою. А как я с Вами? Таких хоть в музей красоты помещай, а у нас впереди смерть и ужас, кровь и пот, боюсь, не уберегу, сам беззащитный пока.
Память у людей, какая-то не по-хорошему избирательная, лучшее, как прошлогодний снег, без следа истаивает, забывается, а вот плохое, или вовсе ужасное ни-ни, как ни старайся, ни за что не оставит в покое, будет периодически навещать тебя, как теща «любимая», или не менее обожаемый налоговый инспектор, это уже кому как нравится.
Голова большая, с морщинистой, пупырчатой кожей, ниже затылочного выступа какое-то отвратное образование, формой напоминающий небольшой дуриан. Само тело будто резиновое, мерзкое, серо-коричневое, в грязи и засохшей крови, увитое жгутами мышц, широченные покатые плечи, мощные, чрезмерно длинные руки, нет не руки, а ужасающие лапищи с загнутыми десятисантиметровыми когтями. Оружейник еще обратил внимание на глубокие дугообразные выщерблины по всему коридору, а уж на запирающей бетонной плите и вовсе все исполосовано.