Изо всей этой молитвы наружу выходило только малое «прош… ппрош… пос…», которые, возможно, и были слышны – когда б кто-то приложил ухо к ее лицу. Но это не имело значения, важным осталось лишь то, что темнота наконец-то обнажила ее истинное лицо – маленькой трусихи, которая только и может, что скулить о милосердии. И, собственно, это тоже не имело значения. Важна была лишь боль, засевшая в ее теле, и то давящее на волю чувство, что она должна уже умереть. Должна была умереть множество раз, как и тысячи ее земляков, поскольку чрезвычайно неправильно, что она еще дышит, когда столько хороших людей погибло.
– Разбиваем там лагерь, – указал он солдатам место в нескольких десятках ярдов от расщелины. – А они пусть спокойно обследуют проход.
Вот только те вонючки, что прячутся в темноте, сменили тактику. Не то чтобы они отказались от попыток поджечь фургоны, но теперь, похоже, жаждали, чтобы огонь залил всю внешнюю линию. И казалось, были у них бесконечные запасы дерева и масла. В какой-то момент стенка фургона начала пропускать внутрь дым и сделалась горячей, словно печка. Эсо’бар уже потерял счет, сколько раз волна кочевников бросалась в атаку, оставляя под фургоном кучи хвороста. Даже искусство защиты дерева от огня, которое верданно развивали веками, имело свои ограничения. Еще несколько таких штурмов, и придется отступить на вторую линию. А потом? Потом – в ад, ясное дело.
Если здесь прятался один – могла прятаться и сотня.
– Ее высочество Гее’нера. – Лайва фыркнула снова, подражая демонстративно старательному произношению Кайлеан. – Тебе приходится следить, чтобы не называть ее по имени, да? Но пусть уж. Я и правда рада, что вы остаетесь.