А она, вместо того чтобы быть с ними, играла в Крысу.
– Теперь я понимаю, отчего вы победили кочевников.
– Я умею призывать назад душу, которая только-только покинула тело. Я могу… Не знаю, как это сказать… Тело мертво, но оно может двигаться, говорить и действовать, потому что я делюсь с ним собственными силами. Это трудно… выматывающе. За те двенадцать дней я потерял тридцать фунтов.
Она вырвала стрелу и осмотрела наконечник, острый и снабженный крюком, который должен был воткнуться в дерево и позволить привязанному к древку огню перескочить на него. К счастью, с намоченным водой лозняком справлялся он не слишком хорошо, влажные ветки сдерживали огонь. Но все равно острие наконечника оцарапало ей руку. Можно сказать, она пролила первую кровь.
– Не переживай из-за того, что он говорил. Сердце у него лучше, чем может показаться, хоть он и носит на нем некий шрам, залечить который я не в силах. Впрочем, как и все они. Ну давай поднимайся. И не красней так – кто, думаешь, тебя раздевал? Медленно, – знахарка подала ей руку, – медленно, хорошо. И что тут у нас через столько-то часов?
– Я не умею прощаться и, если мне позволить, могу болтать до самого вечера, а потому полагаю, что лучше всего мне уйти. Увидимся через несколько дней.