Вся рота сгрудилась вокруг четырех трупов, лежавших в щели под скальным навесом, навечно застывших в драматических позах. Не заметили бы их, когда б не псы, но и те не отважились подойти к трупам: остановились в добрых двадцати шагах от щели и, скуля, указали ее людям.
Но пока что не походило на то, чтобы они могли пригодиться. Конница, хотя и многочисленная, не атаковала напрямую, довольствуясь залпами из тысяч стрел, взлетавших, словно тучи серых птиц, и бьющих внутрь четырехугольника. Линия стоящих за щитоносцами пикинеров время от времени покачивалась, но удерживала строй. Как и весь четырехугольник, что медленно, шаг за шагом отступал вслед за караваном. Выглядело так, что ни одна из сторон не получит превосходства, – ни пехота не сумеет заставить конницу броситься наутек, ни конница не сможет сломать ее строй и вырезать бегущих в панике Фургонщиков.
Прервать себя на полуслове и выразительно взглянуть – было любимым способом общения Цивраса-дер-Малега. И очень удобным, поскольку всегда мог сказать потом, что он ни о чем не спрашивал.
В их родовом фургоне проходили совет за советом, а Кей’ла подавала вино, тарелки с едою, наполняла кубки, убирала со стола, порой бегала с какой-то важной вестью. И слушала, слушала, слушала. Как Эмн’клевес Вергореф, боутану всего лагеря, так и отец и Хас, казалось, воспринимали ее как пустое место – в конце концов, что такое для планирующих войну мужчин девятилетняя девочка, наводящая порядок – молча, как благовоспитанному ребенку и пристало? Другие, саниэо – командиры стен, ден’кав – командиры отрядов пехоты, за ними присматривающие, и распорядители припасов, первоначально казались удивленными ее присутствием, но через минуту забывали, что она – поблизости. Была она чем-то вроде движимого обустройства фургона. Когда кто-то ставил на пол кубок, наверняка думал, что вино наполняет его волшебным образом.
– Ты будешь здесь в безопасности, пока мы не закончим… это. Оставлю тебе лампу.
– Тебе удобно? – спросил он, добравшись до места.