– Я видывала людей с такими животами, которые обпивались водою и через минуту умирали, блюя кровавой флегмой. Те, кто удерживался от питья, порой проживали дольше. Полагаю, что тех первых убивали судороги от тошноты, которые усиливали внутренние раны. Потому я предпочла погодить с тем, чтобы давать тебе воду.
Ее подняли за руку, и она снова оказалась на конской спине. Из этого положения непросто было что-то различить, особенно когда взгляд мутнеет, а все размывается серыми пятнами, но когда она сосредотачивалась, то явственно видела гнев, враждебность и презрение на лицах окружавших ее людей. Однако никто не смотрел на нее, целью этих взглядов был всадник, ее освободивший.
– Знаю, – кивнул Кошкодур, – если бы кха-дар бросил клич, новость помчалась бы пограничными провинциями, словно пожар по сухой степи. Отправиться под командой Генно Ласкольника против кочевников? Да еще получить за это золото Фургонщиков? Да в несколько дней он собрал бы десять, а за десяток-другой – и все двадцать тысяч людей, чаарданы, наемников, воинов союзных империи племен, даже императорский приказ не удержал бы их. При условии что император не поддерживает эти планы, верно? Это так просто. Если план удастся, империя поздравит верданно и вышлет послов; если нет – Меекхан не отвечает за бунт Фургонщиков и за наемные банды, которые они оплатили. А Ласкольник? Он ведь не занимает в империи никакой должности, он всего лишь уставший военный ветеран, играющий в степного вождя.
Прутик заморгал, встал, поднял с земли топор.
Она пожала плечами – когда-то, пару дней назад, в другой жизни.
– Для меня – пока тоже. – Кха-дар хищно ухмыльнулся. – Но, чтобы это узнать, я приложу все свои усилия. И потому-то, Сарден, мы не отправляемся в Степи против се-кохландийцев. Я не превращу Степи в кровавое поле боя. Более того, едва остальные верданно сойдут с гор и укрепятся, а Дирних покорит большую часть приграничных племен и создаст свое царство, я вышлю послов к Йавениру с предложением мира.