— Ну а если все вскроется. Допустим, попадется кто-то из казаков. Что тогда?
Начальник уехал, а я прослушал сводки. Сначала немецкую, а затем советскую. Все подтверждалось. На Восточном фронте началось наступление большевиков. На севере, судя по всему, отвлекающие удары, а основной на юге. Идут бои в районе Михайловки, Иловлинской и Дубовки. Советские войска прут вперед и только вперед. По авиации, танкам и артиллерии у них примерный перевес в полтора раза, а по живой силе в два с половиной.
— Если секретное, то не стоит. У меня в голове уже столько тайн, что иногда страшно становится.
По мнению Розенберга, который не претендовал на лавры военного стратега, на данный момент было четыре точки, которые могли всерьез повлиять на исход Восточной кампании.
Ключевой документ был принят и к будущим вождям РОА отправились эмиссары. Сотрудники РОНД, Трухин и лидер подконтрольных украинских националистов Андрей Мельник под боком, продолжают работать. Атаман Балабин тоже рядом, поскольку возглавлял «Общеказачье объединение в Германской империи». А вот остальных предстояло ждать, одни в Париже, другие в Белграде. Но это ничего. Первый большой шаг сделан, машина запущена, движение пошло.
В моей родовой станице Уманской местный атаман, одноглазый и однорукий казак, на моих глазах казнил полтора десятка местных жителей. Это были молодые юноши и девушки, дети тех самых красноармейцев, которых селили в хаты убитых, депортированных в Сибирь и погибших от голода казаков. Я оказался в станице случайно, ехал в другое место, но на пару часов остановился. Хотел найти свое жилище и надеялся, что пробудится память. Мне показали, где раньше жили Погибы. Я подъехал к завалившейся хате, которая пострадала во время боев за станицу. А неподалеку находились казаки с нашивками 5-го Кубанского казачьего полка, которые деловито вешали подпольщиков. Так они сказали, а были детки красноармейцев подпольщиками или нет, так и осталось неизвестным. Факт остается фактом. Казаки мстили за своих родичей и раскаяния в содеянном не испытывали, а немцы и румыны, которые находились в станице, не вмешивались. Что касательно меня, то я тоже. Привык к жестокостям войны и чужая смерть меня не коробила. Постоял полчаса возле своей хаты, обошел разграбленное подворье, ничего не вспомнил и уехал.