Не знаю, что меня будит – мокрый снег, царапающий стекло, бьющий в глаза свет люстры или проклятый котяра, ворочающийся в ногах. А может, проснувшийся в утробе голодный зверь. Последние несколько суток я сурово ограничивал его, держа на голодном пайке, заставляя тело и голову работать на результат, а Шамана беспомощно скалить клыки, и крепкое спиртное, щедро выплеснутое в пустой желудок, слишком быстро ударило в голову, лишь на время притупив голод и заставив зверя забыться.
– Держи, снеговик, согрейся. На столе круассаны от Донга, сейчас попробую отыскать твою сумку. Думаю, она найдется в соседней комнате. А вещи – в ванной: кое-кто ужасно пугливый оставил их там перед сном.
– Ф-фотографию? Мою? – я так удивлена, что и не знаю, что сказать. Кусаю губы, не представляя, откуда у Ильи мог оказаться мой снимок.
– …в ванную комнату. А после устроюсь на полу. Ничего, – предупреждаю ее новый вопрос, почти сорвавшийся с языка, – не замерзну, не переживай, я привычный.
Мне хочется войти в нее и остаться навсегда. Сделать своей. Толкнуться в нее, закрепляя за собой главное право владеть ею снова и снова. Мне хочется этого до одури, черт, до судорог в паху, и незнакомое, первобытное чувство собственника мощным потоком растет внутри, готовое превратить меня в зверя.