– Не думай о нем, птичка. Больше никогда.
– Верно, – легко соглашается он. Отвечает пытливым взглядом – слишком въедливым, слишком оценивающим. – Воробышек? Хм, – задумчиво вздыхает, – неожиданно звучит. Не думал, что Илье присущи сантименты. Впрочем, много ли я знаю о нем?
Эллочка пялится в зеркало, гладит наманикюренной ручкой оттюнингованные французской краской и утюжком волосики, но при виде меня вмиг слетает с кресла.
– Это сяо, Воробышек. Бамбуковая свирель. Нравится?
– М-м, нет… – Зачем? Мне и так хорошо. Как странно у меня качается голова, как у большого насекомого. Интересно, у меня есть усы? Вот было бы здорово! И панцирь бы не помешал. Ветер стих, теченье отпустило, и марь больше не пугает мутной глубиной. Я вновь покачиваюсь на волнах и улыбаюсь, утопив тело в теплой воде. А где-то там, далеко надо мной раскинулось слепящее синее небо и уносящаяся ввысь птица. Господи, сколько же здесь простора! Черпай горстями – не хочу! И я не хочу. Сейчас я больше всего хочу оглянуться и дотянуться пальцами до теплого дыхания, так приятно шевелящего висок. – Ммм…
– Хорошо. – Согнутая дужка очков и треснувшее в окуляре стекло заставляют мои кулаки сжаться, но едва ли птичка замечает это. – А как же ты? – шагнув к двери, вдруг загорается страхом, споткнувшись взглядом о скрюченную фигуру ублюдка. – Он… Он… – силится сказать перехваченным в панике горлом, но только беспомощно хватает воздух ртом.