В этот раз все по-другому. Я просыпаюсь в своем доме, в своей постели и впервые за эти тоскливые месяцы одиночества вдыхаю воздух полной грудью, улыбаясь наступившему утру.
– Звони, Люк, если что! – бросает мне уже у самой двери и возвращается в шумный зал, оставив нас с Воробышек в кабинете одних.
– Мя-яу! – обреченно подтверждает Домовой и нагло шлепает мокрыми лапами в сторону кухни, оставив меня глупо улыбаться тишине знакомого дома.
– Так, значит, вы все-таки вместе, да? Ой, только не трави мне байки про ночные лекции, товарисчь, сама практикую. Запал на Женьку, так и скажи!.. Постой, а с каких это пор ты записался в докладчики, Люков? И почему это я вместо того, чтобы говорить с Воробышком, слышу тебя?
Она только что уснула, это жестоко вновь будить ее, но внезапное желание одарить птичку просто нестерпимо, и я покидаю постель на минуту, чтобы найти свою куртку, а в ней золотой подарок Байгали. Воробышек даже не слышит, когда я надеваю аккуратные часики на ее безвольное запястье…
Я не знаю, что сказать. Я слышу сердитое от Люкова: «Ты заигрался. Оставь ее в покое!», смотрю в темные, немигающие глаза его отца и вижу там разгорающееся пламя оголенной надежды. Невыносимо обжигающее и болезненное.