– Ну же, сероглазая, открой ротик и скажи дяде: «А-а…», – тут же садится сбоку от птички Андрей и тянет свои тощие, с широкими костяшками пальцы к подбородку девушки. – Открой, – трет глаза и старательно сосредотачивает блуждающий взгляд на покрывшемся пятнами жара лице, – и я дам тебе сладкую конфету.
Он одергивает куртку, встряхивает плечи и щурит взгляд, пока я так и щелкаю от удивления отвисшей челюстью. Неужели действительно брат Ильи? Вот это сюрприз! И почему явление брата передо мной мне кажется странным? Наверно потому, что они совершенно не похожи, решаю я. Вот разве что ростом.
Я не люблю алкоголь, но сейчас, когда смотрю на отпущенного мной, сгорбленного у стены мальчишку и бледную девчонку, мне хочется выпить как никогда, чтобы изгнать из рук проклятую дрожь, из души вину, а из сердца… А из сердца клубящуюся темную муть. И чтобы избавить голову от пробравшихся в нее непрошеных мыслей.
– Я надеялся, что не разочарую тебя, птичка, но такое сравнение даже мне льстит! Жеребец, говоришь?..
– Даже так? – заламывает бровь Колька. – А фамилия?
Что мне лепечет Ирка? Какой-то бред о вечной любви. Откуда она здесь? Зачем? Чего хочет? Я не намерен слушать Яшкину подстилку и грубо прогоняю девушку прочь, брезгливо оскалившись на обещание навестить меня этой ночью. Она не нужна мне. К черту Ирку! Все, о чем я могу думать, – это о серых, манящих, как далекое осеннее небо, глазах и теплом женском теле под своей рукой. Гибком, податливом, пробуждающем во мне все самые низменные мужские желания.